Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

А мне жаль и парней вьетнамских. Если я стану баллотироваться в президенты и меня предпочтут, то первым делом прекращу эту дьявольскую бойню. Стоит мне в 1968-м выставить свою кандидатуру?..

Я отвечаю — это цитата из дневника: «Why not?..»

Мой английский дает внезапную вспышку…

После суаре у Жаклин Боб и Этель подвозят меня к «Клинтону». Мы несколько минут прощаемся у освещенного подъезда. Замечаю, что невдалеке, стараясь не покидать тени, прогуливается, ссутулившись, Михаил Владимирович. Я даже успеваю углядеть, что он невесел. Сердится на недогадливую Этель — ну к чему она здесь…

Назавтра я пожалую к Роберту и Этель домой.

Дом полнится детьми. Звуками. Гомоном. Один из наследников простужен и надсадно, с оглушительным треском кашляет. Боб берет его на руки. Девочка теребит Этель — неотложная просьба. Двое старших отправляются кататься на пони. Идет обычная американская жизнь…

Я осматриваю нью-йоркскую обитель Кеннеди. Внимание приковывает фотография двух братьев — Президента и Роберта. Оба сидят в позе роденовского мыслителя, анфас друг к другу, профилем к зрителю. Головы склонены. Руки крестами сложены на коленях. Лица понуры. Невеселость подчеркнута светом — он притемнен и рассеян.

Хорошая фотография, — говорю я. — Только очень печальная. Словно Джон предчувствует, какая судьба ему уготована. Но вы, Боб?..

А кто предскажет судьбу мою?..

С английским помогает сегодня Семен Семенов. Семенник, как все его звали. Веселый, картавый, беглый человечек, бывший танцор русского балета Монте-Карло. Теперь он служит в конторе Юрока. По балетной части.

— Я дарю вам эту фотографию. Возьмете?.. — Боб снимает со стены окантованное темным деревом пророческое фото-Боб Кеннеди еще несколько раз приходит в театр. Урывками посещает мои выступления. Прижимистый Юрок ворчит:

— Сенаторы должны покупать в кассе билеты. Зачем «протекать» без платы через служебную дверь? Эта дверь для моих артистов. Что торчать, как мальчишка, за кулисами? Отвлекать балерину от работы…

Так и пробежали мои нью-йоркские деньки… Что же это было?

Задумываюсь из сегодня. Флирт — не флирт. Игра — не игра. Зов — не зов…

Но тяга — была. Интерес — был. Любопытство — было. Новизна — была. Непривычность — была… Чудесное совпадение нашего появления на Земле — было. Изумление тому — было…

Я слышала салонные разговоры о близости Боба Кеннеди с Мэрилин Монро, что был он изрядный донжуан. Что правда? Что навет? Что просто зависть к неординарным, талантливым, броским людям? Что желание задеть, выпачкать?.. Не знаю… Но со мною — знаю. Со мною Роберт Кеннеди был романтичен, возвышен, благороден и совершенно чист. Никаких притязаний, никакой фривольности…

И я ему оснований на то ни разу не дала. Огорчу аудиторию, как Валентина Кошуба в мадридской передаче… «Не было такого»…

И еще — тень Михаила Владимировича, ступавшая за мной по пятам. Смутный осадок на душе, тревожное нытье под ложечкой. Словно я вовлечена в нечистоплотный заговор. Будто я подсадная утка. От одного этого станешь холодна, как Ледяная дева…

В 1968 году свидеться нам с Робертом Кеннеди было уже не суждено.

Тур Большого балета начался в тот год в конце мая. Начался вновь с Нью-Йорка.

Разместились теперь мы не в «Губернаторе Клинтоне», а в отеле «Эмпайр» на Линкольн-сквер. Совсем вблизи от нового «Метрополитен». Теперь прямо сквозь окно своего номера я любовалась шагаловскими панно и все искала неоспоримого сходства с изображенными художником рыжими балеринами (для этой цели я даже номер в отеле сменила)…

В первый же вечер Роберт Кеннеди позвонил мне в гостиницу, и я разобрала, что он принял решение баллотироваться в президенты Америки и должен объездить многие штаты. Впрочем, тем пестрели все газеты, в том числе московские. В Нью-Йорке Боб будет в начале июня, и 11-го мы вместе отужинаем. Не занимайте вечер!..

Весть, что Роберт Кеннеди — кандидат в президенты, «до основанья и затем» переполошила интрижное ведомство незабвенного Михаила Владимировича. Началась окаянная возня еще в Москве: надо Майе Плисецкой везти кандидату к приличествующему великому моменту подарки. Поразить будущего президента российскою широтою. «Продолжить, углубить контакты, дружбу»…

Опять возник самовар (мало фантазии у советских шпионов). И — икра. Мно-о-о-го икры… Нынешний самовар был гигантских размеров — величиною с рослого тренированного юношу. Только потяжелее на вес. Старинный, пузатый, светло-медного цвета, с узорчатым краником. Мне его украдчиво показали в мастерских Большого, где я мерила балетные туфли, и мягко предупредили, что он будет отправлен на мое имя. Я рассвирепела:

— К черту ваши самовары! Отправляйте под директорским именем. Меня не касайте…

Занимались теперь самоварными делами люди из советского представительства в ООН. Эти работнички были совсем Другого класса, нежели незабвенный немой истукан М.В. Между сенатором и кандидатом в президенты есть некоторая разница.

Но не сгодился самовар. Зря через океан его волокли. Где он теперь? Куда запропастился? Икру-то, ясно, работнички сами съели… Мно-о-о-го икры…

…Пятого июня в Лос-Анджелесе в Роберта Кеннеди стреляли.

…Шестого он умер…

У меня на шестое июня назначен на вечер концерт. В новом «Мете». Должна танцевать «Спящую». Па-де-де. Но разрывается сердце. Надо что-то сделать. Закричать!.. Свою боль людям выплеснуть…

Перед началом концерта на сцену выходит представитель администрации «Мета». Он говорит:

— В знак траура, в память Роберта Кеннеди, вне программы Майя Плисецкая исполнит «Умирающего лебедя» на музыку Сен-Санса. Хореография Михаила Фокина…

Медленно открывается занавес. Зал встает. Тихо встает. Но я со сцены слышу, что он встал. Все встали.

Леденящая тишина. Четыре вступительных арпеджио арфы. Солирующая виолончель начинает петь мелодию. Я погружаюсь в танец. Луч прожектора выбирает из темноты мои руки, предплечья, шею…

Люди замерли. Никто не шелохнется. Приглушенные рыдания вслаиваются в музыку. С разных сторон. Как слезные ручейки…

Танец закончен. Луч долго держит мою последнюю смертную позу. Истаивает…

Аплодисментов нет. Горестная тишь. Люди стоят безмолвно. Занавес медленно-медленно затворяет темноту сцены…

«Тишина, ты — лучшее из всего, что слышал», — говорил Борис Пастернак. И самое страшное, думала в тот вечер я…

И вот опять июнь.

Теперь — июнь 1992 года. Двадцать четыре года позади.

Я — в Вашингтоне. Как жена. Как миссис Родион Щедрин. Завтра в Кеннеди-центре премьера нового фортепианного концерта Родиона, который — вы помните? — он писал в Нерхе, на юге Испании. Солирует Николай Петров. Дирижирует Слава Ростропович. Теперь в столице Америки замечательный театр, замечательный концертный зал. Кеннеди-центр!..