Людмила Анисарова - Новиков-Прибой

С весны и до осени Алексей Силыч ежедневно ходил купаться на Клязьму. Зимой он вместо купания в реке чистил от снега дорожки на участке и колол дрова.

«Когда отец жил на даче один, — пишет И. А. Новиков, — то предпочитал готовить на маленькой плите в своём кабинете „сливуху“. Особенностью этого варева, которому его в детстве научили тамбовские охотники, было то, что кушанье готовилось быстро и одновременно состояло из супа и каши. В кастрюлю или котелок с большим количеством воды засыпали две-три горсти пшена. После того как крупа разваривалась, в похлёбку для аромата добавлялись жареный лук и шкварки. Затем жидкость осторожно сливалась („сливуха“) в тарелку или миску и была первым блюдом, а оставшаяся жидкая каша — вторым блюдом».

Именно на даче Новиков-Прибой написал практически всю вторую книгу «Цусимы», здесь он начал работать над «Капитаном 1-го ранга», здесь время от времени возвращался к охотничьему роману «Два друга».

Но, наверное, самым отрадным в эти годы были для Силыча отклики на его «Цусиму» самих цусимцев. Это были и письма, и множество визитов, в том числе и неожиданных.

Об одной из встреч Алексея Силыча с цусимцем Степаном Цунаевым, которого в бытность службы на «Орле» за могучее телосложение прозвали «чугунным человеком», рассказал в своё время рязанский писатель Василий Золотов:

«Они стояли друг против друга в каком-то замешательстве.

— Силыч, неужели не узнаёшь?

— Хоть убей, не припомню.

— „Чугунного человека“ забыл. Эх, баталер, баталер.

— Цунаев?! — Новиков-Прибой бросился в распростёртые объятия побратима, оба затихли, превозмогая мужские слёзы. — Двадцать восемь лет прошло, двадцать восемь!..»

Потекли воспоминания о службе, о походе, о бое…

О себе Цунаев рассказал, что живёт в селе Октябрьском Пронского района Рязанской области, работает механиком в МТС. Как-то услышал по радио «Цусиму» и живо собрался в Москву:

«Ну, думаю, это он, Лексей, написал про нас. Сыскал я дом твой, поднимаюсь по лестнице, и вдруг оторопь взяла: а примешь ли, чай, в большие люди вышел.

— Да ты что, Стёпа, как не стыдно. Побратимы же!

…Силыч на радостях в тот же день повёз цусимца в Союз писателей, познакомил с друзьями, сфотографировались на память».

«Довольный, весёлый, — пишет В. Золотов, — Степан Сидорович вернулся домой. Он знал, что я, молодой сельский учитель, пытаюсь писать рассказы о жизни земляков, но не всё у меня тогда получалось толком.

— Поезжай к Силычу, наверняка поможет, — посоветовал Цунаев.

Встреча состоялась в редакции журнала „Молодой колхозник“ (ныне „Сельская молодёжь“).

С пользой поговорили мы, хорошо помог мне Силыч своими советами.

— Пиши только о том, что знаешь. А то вот один художник взялся иллюстрировать моё сочинение, нарисовал броненосец под парусами. Смеху было!»

Прощаясь с Золотовым, Алексей Силыч крепко пожал ему руку. И это рукопожатие молодой рязанский писатель запомнил на всю жизнь: «крепкое, горячее, обнадёживающее, отцовское». Силыч как будто говорил: «Знай наших. По-моряцки жмём».

Все, кому довелось общаться с Новиковым-Прибоем, вспоминали то доброе и светлое чувство, которое оставалось после разговора с ним. Этот крепкий, кряжистый человек с простым крестьянским лицом умел обаять любого собеседника своей открытой улыбкой, озорным лукавством в глазах, неизменным вниманием и дружеским расположением.

На протяжении 1932–1934 годов Алексей Силыч упорно трудится над второй книгой романа «Бой», и в 1934 году она будет опубликована. Но автор не удовлетворён своей «Цусимой», ему кажется, что более широкое общение с участниками похода 2-й Тихоокеанской эскадры поможет усовершенствовать роман, поможет дополнить его новыми и важными подробностями.

В 1935 году Новиков-Прибой размещает в газетах «Красная звезда», «Красный флот», в республиканских и областных изданиях своё обращение к оставшимся в живых морякам 2-й Тихоокеанской эскадры с просьбой рассказать о пережитом:

«Для пополнения моей книги „Цусима“ новыми героическими эпизодами я разыскиваю, и частью уже нашёл, живых участников Цусимского боя — старых моряков 2-й Тихоокеанской эскадры. По свидетельствам этих очевидцев мне нужно подробнее выяснить некоторые обстоятельства боя и героические действия русских моряков на других кораблях, кроме броненосца „Орёл“, на котором присутствовал сам.

В связи с этим я прошу государственные, профсоюзные и общественные организации, а также редакции центральных, краевых, областных и районных газет помочь мне в этой работе, сообщив известные им адреса старых моряков — живых цусимцев, участвовавших в боях 14 и 15 мая 1905 года на следующих кораблях: броненосец „Адмирал Ушаков“, крейсер „Светлана“, миноносец „Громкий“. Кроме того, среди живых моряков я ищу ещё тех, кто из японского плена возвращался в Россию вместе с адмиралом Рожественским на пароходе „Воронеж“ и был свидетелем или участником революционного выступления в море против Рожественского и офицеров, которых тогда под свою защиту взяли японцы.

Самих старых моряков — моих боевых товарищей с указанных кораблей — я очень прошу лично отозваться на это моё обращение, чтобы я мог немедленно списаться с ними по интересующим меня вопросам.

Другие газеты прошу перепечатать это обращение».

Откликнулось более трёхсот цусимцев. Они прислали писателю свои воспоминания, фотографии, рисунки. Получив огромный и чрезвычайно интересный дополнительный материал от очевидцев, Новиков-Прибой самозабвенно работает над новой редакцией романа.

Александр Перегудов, один из самых близких друзей Алексея Силыча, в доме которого, в Дулёве, Новиков-Прибой написал некоторые главы «Цусимы», в своей книге «Повесть о писателе и друге» вспоминает: «Работа над „Цусимой“ властно захватила его. Он снова переживал пережитое если не с такой силой, то, во всяком случае, с не меньшей страстностью. Помню, как однажды ночью разбудил меня крик:

— Пожар!.. Бегите к бомбовым погребам!..

Я вскочил с постели. За окном — голубовато-серебристый лунный свет, снега и сосны. Глубокая тишина глубокой ночи была в квартире. Я включил настольную электрическую лампочку и увидел: на кровати у противоположной стены спал Силыч и с закрытыми глазами, с испуганным и страдальческим лицом что-то горячо-горячо говорил. И впервые в этот ночной час понял я ту страсть, то не потухающее ни на минуту горение, которое заставляет его с такой любовью и мукой работать над самым близким и любимым ему произведением. Он спал, но и во сне „Цусима“ продолжала волновать его».