Заставить замолчать. Тайна элитной школы, которую скрывали 30 лет - Лэйси Кроуфорд

что нечто очень похожее они предпринимали в отношении меня. Попросила сказать ей, что она не одна.

Затем, в июле 2017 года, штат Нью-Гэмпшир объявил о начале расследования в отношении школы Св. Павла. Расследование должно установить, имели ли место действия администрации школы, угрожавшие благополучию ребенка, а также факты препятствования отправлению правосудия путем несообщения о преступлениях или вмешательства в следственные действия с целью сохранения своей репутации.

«Хмм», – мысленно произнесла я.

Всех, кто обладает информацией о противоправных действиях администрации школы, просили связаться с прокуратурой штата. Не думая о возможных последствиях, почти чисто рефлекторно, я послала электронное письмо и сразу же практически забыла об этом. Я настолько поднаторела в изгнании любых мыслей об изнасиловании из своего сознания, что звонок из прокуратуры на мгновение привел меня в замешательство. Детектив твердокаменным голосом сказал, что мое дело 1991 года подняли из архивов, и спросил, не хочу ли побеседовать со следователями.

В силу своей неопытности в 1991 году я и не знала, что такое дело заводили. В силу того, что в 2017 году я по-прежнему очень походила на ту девочку, я была потрясена известием о том, что дело заведено и сейчас. Если бы в момент звонка за мои колени не цеплялся двухлетний малыш, я не поверила бы, что это происходит наяву.

Я побеседовала по телефону с детективом Джули Кертин, которой поручили мое дело. Джули занималась делами о сексуализированном насилии в школе Св. Павла уже с десяток лет.

«Это не все, чем она занимается, но выглядит именно так», – пошутил ее начальник, лейтенант Шон Форд. Я рассказала детективу Кертин все, что помнила. К концу разговора меня трясло, и я с трудом нашла на телефоне кнопку завершения звонка. Переходя от одного воспоминания к другому, я чувствовала невероятный внутренний надрыв, как будто набираю цепочку из собственных органов. Все это не выходило за пределы все той же отвратительной интуитивной ловушки – моей личной истории.

В ходе беседы я подчеркнула, что не имею ни малейшего желания ни публично говорить об этом посягательстве, ни выдвигать обвинения. Пару десятилетий назад я на собственном горьком опыте убедилась, что огласка лишь усугубляет ситуацию. Просто хочу засвидетельствовать, как отнеслась ко мне администрация школы. Детектив Кертин помолчала. Я подумала, что понимаю, почему. Я рассказала ей, этой добросовестной и внимательной к жертвам специалистке, историю одного преступления, а потом попросила ничего не предпринимать по этому поводу.

Она сказала, что как минимум изучит материалы моего дела и включит его в список правонарушений для рассмотрения прокуратурой штата. Прокурор вызвал с пенсии опытного детектива, последним делом которого было разоблачение систематического укрывательства растлителей малолетних в католической епархии Манчестера. Он-то и постарается задействовать все материалы, которые детектив Кертин и лейтенант Форд смогут собрать по моему делу.

Детектив Кертин побеседовала с моими родителями и попыталась выудить мою красную папку из архивов убитой дамы-психоаналитика. Я сказала ей, что практически уверена в том, что школа не сообщала об изнасиловании властям.

«Ну, это понятно», – сказала Джули.

Но это гражданское правонарушение, а не уголовное преступление, срок давности по которому составляет всего два года. Тем не менее прокуратура наверняка сможет использовать мой случай в агументации своего довода о систематическом характере злоупотреблений администрации школы.

«Звучит неплохо», – сказала я ей. Действительно неплохо. Я призналась Джули, что порой воображала, как наношу визит Биллу Меттьюзу. Получив кучу похвалы за свое руководство и открыв хоккейный центр имени самого себя, он ушел на покой. Я представляла, как выясняю его теперешнее место жительства и подхожу к его дому. Дело происходит весной. Я решительно поднимаюсь по ступенькам крыльца и звоню в дверь. Когда он открывает, я спрашиваю от лица оклеветанной им девочки: «За что вы меня ненавидите?»

Но у меня не было никакого желания ворошить прошлое. Любые судебные разбирательства с моим участием будут в Нью-Гэмпшире. Я представила себе, как прощаюсь с моими мальчиками и лечу на другой конец страны. Как селюсь в каком-нибудь мотеле, как даю показания под присягой. Как сторона защиты всячески старается опровергнуть мои слова, и мне приходится отстаивать свою правоту перед лицом их утверждений о несостоятельности воспоминаний юности.

Ребенка, которым я тогда была, уже нет. Теперь у меня есть свои дети, которых я обязана вырастить, и лучше уж я останусь с ними.

В более позднем разговоре с детективом Кертин и лейтенантом Фордом была затронута тема способов, к которым прибегла школа, чтобы заставить меня молчать об изнасиловании. Я рассказала о негласной договоренности: я прошу окружного прокурора не выдвигать обвинения, а администрация разрешает мне вернуться в выпускной класс.

«А нет ли у вас какого-то письменного свидетельства этому?» – поинтересовались они. Поскольку для расследования прокуратуры это стало бы огромной удачей, неопровержимым доказательством.

Разумеется, ничего у меня не было. Никаких доказательств.

Джули тщательно изучила материалы уголовного дела 1991 года, с которыми я все еще не познакомилась.

«Похоже, в отношении этих мальчиков так ничего и не предприняли», – сообщила она.

Мы называли их мальчиками, хотя им, как и мне самой, шел уже пятый десяток. Я воспитываю сыновей, и слово «мужчина» в моем доме считается почетным званием. Как и слово «женщина». Мне не нравилось думать об этих двоих как о мужчинах. Возможно, таким образом я продолжала мысленно сдерживать и принижать их. Как бы там ни было, детектив Кертин и лейтенант Форд неукоснительно следовали моему выбору слов и вводили в оборот новые, только если этого требовала юридическая терминология.

Правда, время от времени это были и какие-то другие выражения. Например, когда лейтенант Форд сказал, что по целому ряду оснований срок исковой давности для Рика с Тэзом не истек, и, если я хочу, то можно возбудить против них дело.

«У полицейских это называется хищническое поведение. Тигр – он и есть тигр», – сказал он по телефону.

Хищническое. Так и есть. Я встрепенулась. Это было в новинку – почувствовать, что есть кто-то, кто готов сражаться ради тебя.

Но эти мальчики не были ни монстрами, ни тиграми. Они жили себе где-то своими жизнями, а я жила своей. Я кое-как погуглила их. Не шла дальше первой страницы результатов поиска, не пробовала другие слова. В соцсети вообще не заглядывала. Один обнаружился. Выяснилось, что у него есть дочь. И что хорошего будет в том, что ее папочку посадят? И разве это как-то поможет мне самой?

«Нет. Спасибо вам большое, но – нет», – сказала я полицейским.

«Мы уважаем ваш выбор, каким бы он ни был. Даже не