Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

Это был плетеный из лиан мост-корзина. Толстые лианы длиной в двести и более метров были протянуты в виде стальных тросов между высокими деревьями на двух берегах реки. Их я насчитал около двадцати. Затем на всем протяжении между ними были вплетены тонкие лианки так, чтобы получилась длинная корзина, протянутая с одного берега на другой. Мост был зыбкий, но прочный и безопасный, он решал проблему охотничьего освоения леса, рассеченного практически непереходимой рекой.

Я стоял и смотрел с восхищением и уважением — это творение рук человеческих поражало воображение не менее, чем пирамида Хеопса. Даже если пчелы в состоянии построить геометрически правильные ячейки сот, а пигмеи могли видеть такие мосты у негров, то и это не позволяет свести вопрос к подражанию или инстинкту, потому что пчелы механически повторяют каждый раз усвоенный ими прием, а пигмеи в данном случае произвели индивидуальную постройку, требующую осмысления конкретных условий: длины, ширины, высоты, веса, силы натяжения и прочности материалов. Мост не был слишком жидок и излишне тяжеловесен, он был целесообразен как инженерное сооружение. И никакие ссылки на тысячелетнее повторение этого строительного приема не могли умалить его принципиального значения, блестящего доказательства силы человеческого гения, поднявшего Homo sapiens над миром животных.

Мост, построенный голыми человечками и голыми руками! Мост длинной в пятьдесят метров и без единого гвоздя!

Мой проводник без труда нашел сборщиц. Пигмейские женщины и дети каждое утро гурьбой выходят из становища по новому направлению, в конце концов выписывая рисунок звезды со многими лучами, центром которой является их становище. Длина луча — километра три. По дороге они срывают тонкие молодые лианы и свежие большие листья. Идут молча, чтобы не распугать всякую живую мелочь, и замечают места удобные для сбора пищи. Когда все решают поворачивать обратно, то каждая сборщица делает себе жгут из лиан в виде лохматого венка, одевает его на затылок и пропускает под мышками так, чтобы на пояснице образовалось подобие корзины. Затем начинаются обратный путь и жатва на ходу. Именно в этот момент я и присоединился к ним. Никто не удивился моему приходу, только жестами и словами женщины спросили у моего поводыря, явились ли со мной маленький с бородой и большой толстый. Нет, этот пришел один и принес много соли. Известие произвело должную сенсацию, но одна из старух что-то крикнула, и все спокойно принялись за работу.

«Те, что остались, съедят полмешка, — вдруг мелькнуло у меня в голове. — Я сделал особую пометку, чтобы обнаружить, открывали ли пузаны мешок в мое отсутствие, но, кажется, здесь пометки не помогут. Пигмеи на страже мешка с солью — это голодные волки в роли охраны при жирном поросеночке. Жаль… Хотелось бы порадовать Бубу!»

Женщины и дети шли цепью молча, работая глазами и руками с изумительным проворством. Наиболее трудным было найти хворост для костра. В этом царстве вечной сырости отмершие ветки не высыхают, а превращаются в гнилую слизь. Но опытный взгляд пигмеек замечал то, что было скрыто от меня зеленым сумраком, убийственным однообразием и роскошью растительности. Они искали глазами, а не руками. Не рылись наобум в зелени, надеясь на счастье, а молниеносным взглядом оценивали сумрачные зеленые стены вокруг нас и вдруг протягивали руку, хватая сразу то, что нужно: сочный плод, нежные бутоны, жирную ящерицу, мясистую улитку, дождевого червя, рыбешку из лужи, мягкий молодой корешок. Здесь передо мной наглядно и убедительно демонстрировалось их тонкое знание природы. Улитку сверху на листе не замечали, а подходили к пустому листу куста определенной породы, очевидно любимой улитками, поворачивали лист и наверняка находили под ним добычу. Особо аппетитные кусочки тут же съедались: несколько волосатых гусениц исчезло во рту лакомок прежде, чем старуха крикнула, что нас будут ожидать мужчины-охотники и нужно, мол, думать и о них. Каждая сборщица делала из запасенных листьев фунтик и держала его в левой руке, постепенно наполняя всякой снедью. Наполненный фунтик переделывался в четырехугольный пакет и помещался за спиной между пучками хвороста. Так у всех за спиной постепенно вырос высокий тюк, причем женщины подплетали в эти примитивные корзины друг к другу дополнительные лианки и этим укрепляли ношу. Незаметно мы подошли к становищу. Тут все грянули веселую песню, и наш отряд бодро приковылял к хижинам.

Пигмейские женщины ростом немного выше метра. На спинах они несли хворост и снедь в виде корзин метра в полтора вышиной. Такое возвращение было странным зрелищем. Движутся зеленые тюки, из которых внизу торчат короткие ножки, и эти тюки весело поют!

Еще издали я увидел, что мой мешок стоит под раскидистым деревом, как стоял. Все было в порядке. Только охрана сбежала: оба охотника сидели у одной из хижин и делали луки и стрелы. Дети толпились вокруг и наблюдали. Это был наглядный урок: ребята учились. Их ожидала трудная жизнь.

После прихода началось приготовление пищи. Костры ярко запылали, к жару сбоку пододвигались аккуратные зеленые пакеты с начинкой. Я смотрел на медленно пропекающиеся свертки, внешне похожие на то, что в России называется голубцами, только начинка была здесь особая, африканская. Запеченных улиток и лягушек я ел в Париже, сырое мясо и живых устриц — в Берлине, в Конго испробовал голод в лесу, ел корни, плоды, охотился голыми руками и удовлетворял голод полуобгорелым мясом. Не кажется ли мне теперь, что полуобнаженная дама в Париже с лягушечьей ножкой на вилке менее естественна, чем совершенно обнаженная пигмейка в Итурийских дебрях с такой же лягушачьей лапкой, но только без вилки, прямо в руках? Разве только там эта ножка обжарена на сливочном масле и в сухарях, а здесь обгорела прямо на костре… Все условно и все относительно.

Молодая мать, едва свалив тяжелую ношу перед своим шалашом, вынула из зеленого гнезда спавшего там ребенка и стала кормить грудью. Стоя за деревом, я долго смотрел на нее и не мог оторвать глаз. Нас отделяли два метра расстояния и тысячелетия…

Это существо по росту и пропорциям казалось ребенком и вместе с тем было красивой женщиной — по формам, деликатным и миниатюрным. Что-то извращенное и притягивающее было в этом ребенке-женщине и в то же время бесконечно трогательное в девочке-матери. Большая лохматая голова поражала диким и грубым лицом с низким покатым лбом, приплюснутым треугольным носом и узкими красноватыми губами. Эта непропорционально большая голова обезьяноподобного животного казалась чужой на таком хрупком и таком человечьем теле. Существо что-то ласково мурлыкало и прижимало к груди непропорционально большого для него ребенка, поскольку до десяти-тринадцати лет пигмеи растут нормально. Ребенок был болен, и рой мух назойливо вился над ним. Иногда маленькая мать поднимала голову и вскидывала глаза вверх — такие человеческие, полные любви и скорби.