Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

Надо сказать, что попытки смены амплуа были, но назвать их серьёзными не получается.

Владимир Алейников вспоминал, как однажды в мастерской скульптора Геннадия Распопова кто-то из гостей читал свою прозу, и в противовес ему с места в карьер начал читал Губанов – естественно, импровизировать[651]:

«Это была чистейшая, пластичная, оригинальная русская проза, только не записанная на бумаге, а просто – звучащая. Все онемели. Много чего всем приходилось видывать и слышать, – но чтобы такое! – такое было впервые. Губанов, полузакрыв глаза свои, сидя в углу, в сторонке, бледный, отъединённый от мастерской, от людей, вообще от всего, весь в себе, в речи, в слове живущий, взвинченный, напряжённый, точно звенящий, как струна, какой-то светящийся, – говорил, говорил, говорил. Импровизация продолжалась около двух часов».

Сохранилось несколько губановских эссе – «О смогизме» (мы его цитировали), о Мандельштаме (в одном из писем к Сурену Золяну) и о ерофеевской поэме «Москва – Петушки», а также одна вещица под названием «Автопортреты на чёрный свист».

Она имеет посвящение – Андрею Белому и Джеймсу Джойсу. Авторское определение жанра – опыт смогизма в новейшей прозе. Всё это говорит о потоке сознания, который на этот раз не приходится сдерживать в рамках лирического высказывания, скованного оригинальной рифмой; на этот раз всё абсолютно свободно. И напоминает такая работа, как мы уже обращали внимание, книги битников – Кераука и Гинзберга, или будущие книги Саши Соколова и Владимира Алейникова.

Хотя нет. У всех вышеперечисленных есть медленно, но верно развивающийся сюжет. Если читаешь внимательно, можно из лоскутов сшить полное полотно. А тут – сгустки впечатлений, образы, слова, цепляющиеся друг за друга и быстро теряющие всякую связь.

Поток сознания, да, но уже иного порядка.

Если бы Губанов всерьёз относился к своей прозе, у нас был бы свой Томас Пинчон[652].

Может быть, надо было вырваться за пределы столицы? Окунуться в спасительную русскую провинцию? Мы говорили об этом с Юрием Кублановским. Кому как не ему задавать подобные вопросы?

Вот что получили в ответ[653]:

«Губанов просто национальный. Поэтому так кажется. Вне Москвы его не представишь. В провинции он бы сгорел раньше. В Москве у него были дома, где он мог выступать. У него была среда, худо-бедно. А в провинции каждый человек на виду. Уверен, если бы я не уехал в 17 лет из Рыбинска, то мог бы там загреметь. Человеческая независимость там была гораздо виднее. Она гораздо больше преследовалась. В порядке горькой хохмы я расскажу, что в 1974 году я проходил по делу архангелогородца Сергея Пирогова, которому инкриминировали прослушивание Высоцкого и Галича. В Москве это игралось практически в каждом доме, а в провинции КГБ варганил из этого дела. Конечно, представить себе Губанова в провинции невозможно. Хотя те, кто считает, что это так, скорее всего, увлечены его поэтикой и его образами. Они не носят салонный характер. Губанов ворочает глыбами русского сознания. Это самородок. Это был самородок, по-другому его нельзя объяснить. Как и многие самородки в России – необработанный, не сумевший себя самовоспитать. И поэтому сгоревший».

В чём заключается феномен Галича? В том, что он, будучи успешным драматургом, решил сменить поле деятельности – и стал сочинять песни. А Бродский? Решился на эмиграцию и стал не просто «великим русским поэтом», но ещё и «великим американским поэтом». В результате получил Нобелевскую премию. Лимонов?

Он и «великий русский поэт», и «великий русский прозаик», и политический деятель новой формации, выдвигавшийся в президенты и давший повестку для обновлённой России, и безумец-«ересиарх».

Губанов же остался самым обычным гением.

Это немало. Но… жить с шестнадцати лет гением – невыносимо.

Дмитрий Быков (признан в РФ иноагентом), рассуждая о феномене Высоцкого, пришёл к такому выводу[654]:

«…в России вообще почитается “сдвиг”, в том числе профессиональный: прямое соответствие профессии выглядит узостью, специалист подобен флюсу, Россия чтит универсала, умеющего всё и выступающего в каждой ипостаси чуточку непрофессионально <…> Наибольшим успехом пользуется то, что существует между жанрами, на стыке профессий, в поле, которое не ограничено жестко навязанными установлениями».

Для Губанова такой «сдвиг» был жизненно необходим. Иначе – смерть в безвоздушном пространстве.

11. Надежда на лучшее

«Что ж, у меня вдохновенье,

Можно сказать, что экстаз», —

Крикнул художник в волненье,

Свадьбу сыграли на раз.

В. С. Высоцкий «Любовь в эпоху Возрождения».

Живопись

Чем бы мог вообще заниматься Губанов в это застойное время? Евгений Рейн ушёл в сценарную работу.

Генрих Сапгир, Игорь Холин, Ян Сатуновский пишут для детей. Кажется, такая не до конца осознанная попытка была и у Губанова!.. Юлий Даниэль занимается переводами. Частично под навязанным ему псевдонимом «Ю. Петров», частично через Самойлова и Окуджаву. Им заказывали переводы, они отдавали Даниэлю, он переводил, но печатались тексты всё равно под именами друзей.

Губанов не сдаётся и уповает на собственное дело. Как-то он прислал Бережкову фотографию (1974): на ней поэт в профиль, на него падают солнечные лучи; присутствует надпись: «“Что делать?” – спрашивает Губанов.

“Стихи писать” – отвечает Бог». Этим он и занимается. Но при этом ещё активней начинает рисовать.

Если до этого, ещё со школьных лет, он баловался живописью, то теперь, посмотрев, сколько иные его коллеги зарабатывают, решается продавать свои картины – вдруг, что из этого выйдет?

Лев Алабин рассказывал[655]:

«Стремление стать художником было связано с деньгами. Стихи не приносили ничего. А вот картины – приносили. Продажа картин знакомых ему художников происходила на его глазах. И он видел, как легко за какую-то “мазню” отстёгивались большие деньги. Он был вхож в дом Костаки. И не только вхож, а пользовался влиянием и авторитетом. Мог рекомендовать, и настоять, чтобы коллекционер купил те или иные картины».

Когда устраивались квартирники или вечера в художественных мастерских, Губанов продавал машинописные сборники (красивые, с обложками собственной работы!) и рисунки – к ним, правда, относились не всерьёз, как к безделушкам и сувенирам. И цена была не кусачая – 3, 5, 10 рублей.

Тамара Калугина вспоминала[656]:

«Лёня был заядлым рисовальщиком. Везде, в любом месте: в гостях, в пивном баре, в кафе или на лавочке в каком-нибудь сквере – он находил бумагу, тетрадку, обёртку, салфетку – что угодно, и рисовал, чиркал ручкой, пёрышком, карандашом. В гостях у художников, если везло, рисовал и красками. Возится, старается, а