Дети русской эмиграции - Л. И. Петрушева

тоскливо смотрел отец, покинувший свой исторический и славный полк, вздыхала часто мама и смутно чувствовала роковое во все развертывающихся событиях. Действительно, чувствовалась какая-то напряженность и нервное ожидание чего-то грозного; и вот в светлый теплый осенний день прочел мой бедный отец столь известное «Всем, всем, всем»; прочел и на третий день тихо, с именем матери на устах, скончался. В глубокий траур облачилась моя душа, недоверчиво и осторожно следила она за происходящими событиями, часто пугаясь ужасными картинами лжи, предательства и нечеловеческой злобы. Все рушилось, и быстрым шагом приближалась Россия, «свободная» Россия, к роковой черте.

Ужасный образ молодой красивой девушки, лежащей в грязной луже крови на широкой темной улице с разможженным черепом и с руками, сжимающими трость, поразил меня и заставил задуматься и задать себе роковой вопрос: «За что?». За что и во имя чего страдала моя бедная мама, добрый отец и огромная часть русского народа? Затоптан был в грязь столь родной русскому сердцу и так понятный русскому трехцветный стяг, символ мира, равенства и свободы. Закружилось все в бешеном вихре; много было пережито и испытано. Рано наступила молодость, а с нею и знакомство с жизнью.

Наконец выбросил меня этот бешеный шквал в когда-то чудный и прекрасный, а теперь злой и неопрятный Крым. Четырехмесячное пребывание на фронте сделало меня совершенно взрослым и, как ни странно, спокойным и ровным человеком. Смерть не пугала меня, и нервы стали подобны корабельным канатам, но чувство, злое чувство против всех заставляло присматриваться ближе ко всему и распознавать жизнь. Роковой конец близился, наши, не понимающие важности происшедших событий, войска неуклонно влезали в крымскую «бутылку» и подходили все ближе и ближе к берегу Черного моря. Безобразные и отвратительные картины грабежа и насилий сопровождали нас повсюду; отступали люди, которым, как говорили, «терять было нечего», и наши «сиятельные» идеи были погребены под грязью гражданской войны.

Живо я помню мой день расставания с Родиной. Шумело грозно море, толпились на пристани жалкие продрогшие люди, где-то слышались пьяные голоса и отдаленные выстрелы и, как будто в насмешку, над всем этим трепыхались лоскутки трехцветного флага. На душе было гадко и противно, сознание чего-то неисполненного мучило совесть. Стоял я неуклюжей фигурой в зеленой английской шинели с винтовкой за плечами на мостике нашего миноносца, и крымский берег все более суживающейся полосой виднелся впереди. Я покидал Россию, покидал надолго и горький, соленый вкус слез почувствовал на своих губах. «Прощай, – думал я, – прощай, моя дорогая милая Родина, сделавшая из меня верного и искреннего сына России».

Мальчик (род. 20.XII.1908)

Мои воспоминания с 1917 года

Мне было тогда девять лет. Мое детство было тихое и счастливое. Я жил под Москвой, на даче, и мне никогда не приходило в голову, что я в скором времени буду свидетелем уличной войны и кровопролития.

Был октябрь месяц 1917-го года. Ходили слухи, что Временное правительство будет свергнуто, и в скором времени эти слухи оправдались. Мы за несколько месяцев до начала революции переехали в Москву. Вспыхнула революция. Неделю нельзя было показаться на улицу. Из окон смотреть тоже не разрешалось. Я боялся и в то же время страшно хотел увидеть хоть раз уличную стычку. Наконец я выбрал для наблюдательного пункта маленькое, снизу незаметное, окошко на чердаке. Я в течение недели проводил почти весь день на чердаке. Сначала я при виде стычек чувствовал только страх и любопытство. Раз я был свидетелем такой сцены: наш дворник, несмотря на то, что в этот день перед нашим домом стрельба не прекращалась ни на минуту, вышел на улицу. Вдруг он упал, струйка крови текла по его лицу. Шальная пуля попала ему в голову. Тут к страху и любопытству присоединилось третье чувство – жалость. Когда я наблюдал за боем и видел, как солдаты падали, чтобы больше не подниматься, я ни к одному из них не чувствовал и десятой доли той жалости, которую возбудила во мне смерть дворника. Я отошел от окна и в этот день больше к нему не возвращался. Я решил не ходить больше на чердак. Теперь я боялся уже не за себя (я скоро привык к свисту пуль), а я боялся опять увидеть смерть какого-нибудь совершенно постороннего невинного существа. Но не совсем удовлетворенное любопытство на следующий день оказалось сильнее всех других чувств, и я, не обращая внимания на предостережения родных, опять отправился «наблюдать». Но, слава Богу, я ничего, вроде смерти дворника, больше не видел.

Когда наконец все более или менее успокоилось, мы, т<о> е<сть> папа, сестра и я, отправились посмотреть Москву «после битвы». Мы увидели мало веселого. Многие церкви были почти похожи на решето. Красная площадь сделалась в некоторых местах красной в полном смысле слова. Многие ворота, ведущие в Кремль, были пробиты. У Тайницкой башни была снесена верхушка. Всех повреждений и не перечесть.

Москва очень изменилась за одну неделю. Естественно, что и на мой внутренний мир эта неделя очень сильно повлияла. Изменились взгляды, мнения.

Мальчик (род. 21.VII.1908)

Мои воспоминания с 1917 года

Великая русская революция застала меня в Крыму, где я жил в то время на одном из курортов. Мне было тогда 9 лет. Появились автомобили с красными флажками, матросы с военных судов, возбужденные, шумливые; и все это на фоне яркого крымского весеннего солнца, под однообразный прибой седых сердитых волн.

Немногое уцелело в моей памяти о том времени, но хорошо помню ощущение чего-то нового и потом и страшного. Потом дорога, с бранью солдат, с грязью беженцев, к себе на родину, на Урал. В Уфе, куда я приехал к отцу, шли уже погромы магазинов, складов. Тут я впервые близко познакомился с солдатами, которые очень часто у нас бывали (односельчане и родственники моего отца). Серые, грязные, усталые, нахватавшиеся всевозможных фраз, вроде следующих: старый режим, революция, буржуазия и прочая, и прочая, и прочая. Потом вдруг, как снег на голову, упало известие: большевики захватили власть в Петрограде. Местная фракция большевиков сейчас же начала работать. Посыпались аресты офицеров, общественных деятелей. У нас был произведен обыск, искали оружие. Комиссар, который производил обыск, громадный рыжий мужчина, погладил меня по голове и стал со мной разговаривать, но какое-то непонятное чувство страха овладело мной, и я ушел в другую комнату.

Вся зима прошла в слухах. Доносились слухи о том, что что-то делается на Дону и Кубани; все чего-то ждали. Пришла весна, тронулась Белая, запели в парке зяблики. Я подружился с соседними мальчиками и играл с ними