Михаил Алексеев - Пути-дороги (Солдаты - 2)

4

Утреннюю тишину, лениво и блаженно дремавшую в прохладе синих лесов и гор, вспугнул мощный артиллерийский залп. Он ударил внезапно, бодро, молодо, как первый весенний гром; потом отдельные залпы слились в единый, оглушающий, приподнимающий, освежающий гул. Из-за леса, точно стаи гигантских птиц, потревоженных этим гулом, появились самолеты-штурмовики, и в воздухе стало шумно, тесно, оживленно.

Разведчики сидели в боевом охранении и с нетерпением ожидали конца артиллерийской подготовки. Они должны были вместе с пехотинцами войти в первое венгерское селение. В длинном извилистом окопе собрались почти все разведчики. Пинчук тоже находился здесь, оставив Кузьмича командовать хозяйством. Он часто посматривал на светящийся циферблат своих часов и качал головой, словно командующий, который видел, что его войска опаздывают или начинают слишком рано дело.

-- Вы что, товарищ старшина, поглядываете на часы? -- осведомился Ванин, вновь, как на румынской границе, принарядившийся, прицепивший к гимнастерке все свои ордена и медали. -- Недовольные чем, должно?

-- Мабуть, пора...

Едва артиллерийский вал откатился в глубь вражеской обороны, над виноградниками поднялись советские стрелки. Их было не так уж густо, но бежали они вперед быстро, и "ура" гремело бодро, весело и молодо, как первый артиллерийский залп. Охваченные великой силой боевой радости, разведчики выскочили из окопа и, перепрыгивая через воронки и сухие, свесившиеся и трещавшие под ногами виноградные лозы, полетели вперед как на крыльях, тоже крича "ура". Они легко обогнали пехотинцeв и, не встречая сопротивления, бежали все быстрее и быстрое.

Разведчиков заметили мадьяры, повыскакивали из бункеров, что лепились по обе стороны дороги на подступах к селу.

Одна смелая венгерка остановила Акима и, приподнявшись на носки своих сафьяновых сапожек, поцеловала его. Тот растерялся, снял очки и не знал, что делать.

-- Мы вас очень, очень ждем! -- сказала девушка по-венгерски. С ее круглого румяного лица доверчиво смотрели большие, ясные и влажные глаза, цвет которых даже трудно было определить: они все время странно менялись -то казались карими, то темно-синими...

Когда Аким отошел от венгерской девушки, его место тотчас же занял Семен, как бы невзначай позванивавший своими орденами и медалями.

Пинчук направился в село. На дороге заметил большой иллюстрированный немецкий журнал. Приподнял его, на обложке увидел портрет Гитлера. С гадливостью бросил журнал на землю и, прицелившись, с удовольствием припечатал свой сапожище так, что его каблук пришелся прямо на усики и кособокий рот фашистского фюрера. Потом Петр Тарасович вспомнил что-то, полез в карман, вынул большой потертый бумажник, извлек из него фотографию выпускников седьмого класса, ту, что подобрал в сорок третьем году в своей школе, и, глядя на девочку с вмятыми немецким сапогом косичками, сурово сказал:

-- Ось за тебя ему... проклятому! -- и стал с яростью втаптывать в землю фашистский журнал с портретом фюрера... -- Як цэ они... -- он задумался... -- ага, "хайль". Так вот подыхайль, Гитлер. Так со всяким будет, хто пиде до нас разбойничать! Со всяким!

Свершив этот акт правосудия, он не спеша, вразвалку направился к дому, в который перед тем зашли Забаров, Шахаев и другие разведчики.

-- Отдохнем тут малость, -- задумчиво проговорил какой-то солдат из молодых.

Забаров посмотрел на него пристально, потом сказал:

-- Отдыхать нам не придется. Нас ждут. Ну, пошли, товарищи! Задерживаться не будем...

И разведчики, выйдя со двора, двинулись дальше.

Шахаев взглянул на Федора.

"Да, этот нигде не задержится!" -- почему-то подумал про него парторг.

-- Не будем задерживаться! -- вырвалось вдруг у Шахаева, и он радостно засмеялся.

Петр Тарасович вернулся, чтобы "подтянуть свои тылы", как он для солидности называл свое хозяйство. Кузьмича, Михаила Лачугу и Мотю он застал на старом месте.

Однако лошади сибиряка были запряжены, и сам Кузьмич, торжественный, уже сидел на повозке, очевидно ожидая команды. Старик обрадовался, завидя вернувшегося Пинчука.

-- Тронулись, стало быть, товарищ старшина? -- нетерпеливо спросил он.

- А все собрал?

-- Все как есть до мелочей!

-- Ну, хай будет так. Тронулись, Кузьмич!

Они проехали город, и колеса Кузьмичовой повозки, ошинованные им самим еще на Волге, с веселым и смелым грохотом покатились дальше к границам второго иностранного государства. Повозку обгоняли тяжелые танки, "катюши", уже не прикрытые брезентом, как это было раньше, машины с боеприпасами. В воздухе стайка за стайкой плыли штурмовики, веселя солдатскую душу.

Пинчук вынул из кармана бумажку, на которой уже успел записать некоторые мадьярские слова, позаимствованные от пленных венгерских солдат и от местного населения Трансильвании. Петр Тарасович полагал, что вовсе не лишне было бы знать язык народа, которому он, Пинчук, и его товарищи несли освобождение.

-- "Йо" -- цэ будэ добрэ по-мадьярски. "Йо напот" -- здравствуйте. "Мадьярорсак" -- то будэ Венгрия. "Оросорсак" -- Россия.

Петр Тарасович замолчал и задумался. Он морщил лоб, дергал себя за свисающий ус, напрягая память. Ему очень хотелось вспомнить, как будет по-венгерски слово "дружба".

Вена -- Москва

1946 -- 1953