Владимир Орлов - Двойной агент. Записки русского контрразведчика

   Дружеловского, судя по его показаниям, с фальшивками по всем иностранным адресам направлял руководитель польской разведки Пациорковский. Он, Пациорковский, связал Дружеловского с майором французской армии Лораном и Вайо, имевшими очень близкое отношение к межсоюзнической контрольной комиссии. А если вспомнить, что Пациорковский, Орлов, Реттингер, Зиверт, Дружеловский были тесно связаны друг с другом и вместе с тем обслуживали страны Согласия, что Рейли (английский разведчик) именовался в кругах Орлова не иначе как «хозяин», то нужно прийти к заключению, что Орлов и Зиверт состояли в группе, обслуживающей военно-контрольную комиссию.

   А какие сведения давались в межсоюзническую военно-контрольную комиссию, видно хотя бы из сообщений «Ганновер-Курьер», который в статье «фальсификатор документов» сообщает, что Дружеловский предлагал известным дипломатическим журналистам и иностранным кругам сведения о тайном вооружении и хвалился, что будто находится в наилучших отношениях с межсоюзнической военно-контрольной комиссией.

   Надо признать, что благодаря этим господам, Орлову, Зиверту и К°, союзники вдоволь потешились кровью немецких трудящихся.

Антигерманская фальшивка

   В середине 1925 года польский резидент в Берлине доктор Реттингер предложил Дружиловскому составить фальшивку о том, что крушение поезда в Данцигском коридоре было произведено немецкими коммунистами. При этом доктор Реттингер дал ему инструкцию, чтобы в основных положениях этого документа было указано, будто бы германские правые круги в лице правых националистов поручили своим членам в провокационных целях пролезть в коммунистическую партию Германии и под видом коммунистов произвести диверсию в виде крушения поезда в Данцигском коридоре. Во-вторых, что этот шаг правых якобы имел своею целью вызвать конфликт с Польшей, что шло вразрез с интересами германского правительства, в оппозиции которому они (правые) были. Вместе с тем этот документ послужил бы поводом для усиления репрессий против коммунистов.

   Полицей-Президиум, узнав о подготовке такой фальшивки, арестовал Дружеловского, рассматривая данное дело, как самостоятельное преступление Дружеловского, а не преступление шайки, в состав которой входили Зиверт, Орлов, Пациорковский, Реттингер и прочие.

Соучастник Орлова — участник следствия

   Из материалов по делу Эльвенгрена и показаний его видно, что в подготовке покушений на советских деятелей принимал участие Г. И. Зиверт наравне с Орловым. Из материалов по делу Дружеловского и показаний его видно, что в организации шпионажа против Германии и в изготовлении фальшивок Г. И. Зиверт играл активную роль наравне с Орловым.

   Зиверт служил одновременно в Полицей-Президиуме и в разведках различных государств. Зиверт выявил себя настоящим двурушником. При таких условиях участие Зиверта в следствии по делу, по которому сам Зиверт должен быть привлечен в качестве обвиняемого и арестован, является гарантией неправосудного разрешения дела. И немудрено, что прокурор безнадежно ищет улик, в то время как соучастник обвиняемых Зиверт имеет полную возможность уничтожать улику за уликой.

   Приведенные факты, достоверность и правильность которых установлена, дают нам право говорить о том, что Орлов и Ко являются не обычной группой эмигрантов, контрреволюционеров, а что это — шайка международных авантюристов, работавших не только против ненавистного им СССР, но и против давшей им убежище Германской республики.

   Р. Катанян.

Письмо Орлова  В.Л.Бурцеву

   17 августа 1930 года.

   Глубокоуважаемый Владимир Львович!

   В № 7 газеты «Общее дело», в статье «Всем, всем, всем!» (стр. 6), помещено обращение ко всем эмигрантским деятелям по поводу того, что «несмотря на то, что в эмиграции о многих деятелях циркулируют самые сомнительные сведения и слухи», — они не обращаются к доверенным лицам для того, чтобы расследованием их деятельности эти слухи опровергнуть.

   Пользуясь случаем, я на основании параграфа 2 обращения редакции «Общего дела» покорнейше прошу Вас, глубокоуважаемый Владимир Львович, не отказать взять на себя труд и произвести расследование о моей деятельности в эмиграции и о тех слухах, которые регулярно и сознательно пускаются обо мне советской прессой и агентурой (подделка документов, служба и связи с иностранной агентурой, авторство «письма Зиновьева» и пр.) и охотно поддерживаются некоторыми представителями эмиграции и беженства, которые уже от себя лично настаивают на моем сотрудничестве в ГПУ и прочих ком. учреждениях.

   ГАРФ, ф. Р-5802, оп.1, д. 2222, л. 12.

Из воспоминаний Н. Н. Крошко-Кейт

   Пишу это по давней просьбе той моей службы и для себя, в конце концов, теперь, когда после описываемых здесь событий минули годы и годы, мне и самому надо разобраться в своей судьбе — необычной и непростой, в том, что тогда было моей работой и жизнью. Так или иначе, буду писать правду, хотя кое-что в памяти моей померкло и другой раз приходится задумываться: а точно ли так это было? Но врать не буду. В чем не уверен, лучше вовсе не напишу или сделаю необходимые оговорки.

   Я не могу без горечи и боли вспомнить о том, как я, сын крестьянки Воронежской губернии Анны Ефимовны Крошко, внук крепостного, после революции оказался в стане белых, среди людей, чуждых мне по политическим убеждениям и по своему социальному положению…

   Дед мой, Ефим Крошко, после солдатской службы остался работать в 7-м запасном кавалерийском полку вольтижером. Полк стоял в Тамбове, там и жила вся многочисленная семья моего деда.

   Мать моя совсем молоденькой девушкой сошлась с офицером этого полка Александровичем. Результатом этой связи и было мое появление на свет в ноябре 1898 года. Николай Евгеньевич Александрович попал на военную службу поневоле. Он был студентом Харьковского технологического института, принимал участие в революционном движении и, когда при Александре III вспыхнули студенческие волнения, был исключен из института и отдан в солдаты. Не выдержав муштры и тягот солдатской службы, он, как говорится, идейно разоружился, примирился с действительностью, пошел в военное училище и стал офицером.

   Когда встал вопрос об узаконении его связи с моей матерью, это оказалось для него делом непростым и еще одним испытанием. Ему нужно было уйти из полка, так как офицер не мог жениться на крестьянке. Александрович снова поступился своей совестью — из полка не ушел и бросил мою мать. Деда в то время прогнали из вольтижеров, а я стал внебрачным ребенком, или, как тогда говорилось, «незаконнорожденным».