Абель-Фишер - Николай Михайлович Долгополов

адвокат, наверняка еще и с ехидцей, осведомился у подзащитного, не кажется ли тому, что на родине его, как секретного агента, списали и ему можно рассчитывать лишь на себя. Вильям Генрихович дал справедливую и гневную отповедь. «Не согласен с вами. Поверьте мне, я не списан, — резко сказал он. — Понятно, они не могут позволить себе вмешаться в это дело. Таковы традиционные правила моей профессии, которые мне прекрасно понятны. Но я не списан со счетов, и мне не по душе смысл, вкладываемый вами в эти слова!»

И в то же время еще до процесса наладилось взаимопонимание. Абель откровенно спросил Донована, что тот думает о его положении. И сам охарактеризовал его так: «Меня взяли без штанов» — что, как вспоминает защитник, полностью соответствовало действительности. Они оба усмехнулись.

Противоречия возникали. Уж слишком разными были взгляды этих невольно сошедшихся людей. Стоило уже осужденному на 30 лет Абелю спросить у Донована, что с ним будет, если кассационную жалобу удовлетворят и приговор отменят, как американец жестко отрезал: «Если мои труды окажутся успешными и вас освободят, то, Рудольф, мне, возможно, придется застрелить вас самому. Не забывайте о моем офицерском звании командора».

Тем не менее именно Донована надо благодарить и за искусную защиту, и, бесспорно, за обмен.

О самом обмене в Штатах сочинено немало. В чужом описании сцена была не совсем похожа на ту, что запала всем нам в память по фильму «Мертвый сезон». Машины с Донованом и с жестко охраняемым Абелем ехали по безлюдным в ранний час улицам Западного Берлина. На мосту, который «вел в оккупированную Советским Союзом Восточную Германию, <…> виднелась группа людей в темных меховых шапках. Выделялась высокая фигура одного из советских официальных представителей в Восточном Берлине, с которым я вел переговоры об обмене заключенными. Теперь трем правительствам предстояло завершить этот обмен. По нашей стороне Глиникер-брюкке прохаживались американские военные полицейские. Позади остановились два автомобиля вооруженных сил США. Окруженный здоровенными охранниками, появился Рудольф Абель <…>. Теперь, в самый последний момент, он держался только благодаря выработанной им самодисциплине».

Две группы людей стояли на Глинике с двух противоположных сторон. Обмен начался не сразу. Опоздание составило где-то минут 20. Очевидно, шли телефонные переговоры. Наконец от группы, пришедшей с востока, отделился высокий и, как подчеркивают американские авторы, худой человек. Было 10 февраля, и сердобольные русские приодели Пауэрса в длинное, теплое, типично московское пальто. На голове — русская меховая шапка. Фигура вступила на мост, и одновременно с ней навстречу направился человек тощий, чуть пониже. Холод, а голову Абеля укрывает лишь кепочка, ему зябко в тоненьком американском легком пальто. Они разошлись на середине моста. Не было сказано ни слова, не брошено ни взгляда. Зато вскоре с той, восточной стороны моста до американцев донеслись радостные и веселые восклицания.

На западной стороне стояла полная тишина. К Пауэрсу с его русской шапкой на голове подошел, наверное, старый знакомец: «Вот и мы, наконец, капитан». И Пауэрс слабо улыбнулся. И, как и в «Мертвом сезоне», взревели моторы. Капитана быстренько усадили в машину, звонко хлопнули на ветру автомобильные дверцы, и авто умчались.

Но до этого Абелю пришлось отсидеть почти пять лет с преступниками разных мастей. Отношения полковника с их криминалитетом складывались любопытно. Во время пребывания «русского шпиона» в тюрьме власти слегка нервничали. Как бы не напали на него уголовные преступники, так любящие избивать чужих, проявляя свой американский патриотизм. Тем более поначалу в камере вместе с ним сидел мафиози Винченце Скиланте из известного гангстерского клана Альберто Анастази. Он сразу начал бучу: не хочу делить камеру с иностранцем, да еще и «комми». Дело дошло до управляющего тюрьмой Алекса Крымски. Винченце требовал перевода в другую камеру. Крымски не прореагировал, и здесь от уголовника можно было ожидать чего угодно. Но, как понятно, состоялись какие-то разговоры с Абелем, завязались контакты. И после этого протест гангстера выразился в странной форме. Мафиози требовал ведро воды и жесткую щетку, затем часами драил пол камеры, не поднимаясь с четверенек. Прошло еще несколько тревожных дней. И внезапно для тюремного начальства отношение Скиланте и других заключенных резко изменилось. Неизвестно, что там говорил им Вильям Генрихович, но уголовники принялись оказывать сокамернику уважение. Это проявлялось и в вежливом обращении. С той поры в американских тюрьмах заключенные иначе как почтительным «полковник» сидельца Абеля не называли.

Полковник много читал. Донован передавал подзащитному стопки книг. Из-за одной разгорелась целая полемика с тюремным начальством. Надзиратель отобрал у полковника шпионский детектив. И в принципе был прав: по существующим нормам, обвиняемому в шпионаже читать подобное законами запрещалось. Вдруг воспользуется почерпнутым из триллера в своих целях. И Донован пошел на принцип, доказав, что ас класса Абеля, водивший ФБР за нос девять лет, сам мог бы сочинить с десяток романов похлеще. (Что, кстати, Вильям Генрихович и сделал в середине 1960-х, взявшись за сочинительство на отдыхе в сочинском санатории.) И начальство уступило.

Донован с профессиональной точки зрения вообще оценивал Абеля исключительно верно. Когда в тюрьме Атланты цифры IQ, отражавшие интеллект полковника, к удивлению тюремщиков, совсем зашкалили, Донован успокоил их. Да, заключенный действительно гений, но не надо этому удивляться. И сообщать полковнику новость тоже не стоит. Но сообщили. Тюремный телеграф действовал безотказно.

В то же время «случай Абеля» кое в чем раздражал толкового защитника. Он не мог уразуметь, почему обвиняемый в ущерб собственным интересам категорически отказывается произнести на суде хоть слово в свою защиту. Это же затрудняло его, адвоката, работу. Речь обвиняемого с его-то высочайшим интеллектом могла бы еще больше расположить к нему если не судей, то уж точно присяжных. Кристальнейшие моральные принципы Абеля остались выше понимания американского юриста-разведчика. В одном из оживленных, однако корректных споров подзащитный расставил все точки. Прямо сказал, что ничего говорить на суде не будет.

Разгорелся, хотя уже после процесса, и еще один конфликт. Донован «подколол» Абеля вопросом: «Как вы думаете, а какая судьба ожидала бы американского шпиона, пойманного при схожих обстоятельствах?» Джеймс нетонко намекал на неминуемый расстрел. И Абель, назвав собеседника «коллегой, который его понимает» (тоже толстый намек на то, что из разведки никогда не уходят), ответил: «Извините, но не я же писал советскую конституцию».

Я множество раз читал, будто Донован защищал полковника Абеля «абсолютно бесплатно». Это и правда, и неправда. Когда Вильям Генрихович