Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

— Не в наших силах им запрещать или позволять, — обреченно отвечает Дарсоно.

Вслед за Хасаном начинает плакать Салами.

— Это больно, когда расстреливают, мас? — спрашивает она.

Дарсоно молча треплет девочку по щеке. У него тоже стоят в глазах слезы.

— А зачем они хотят его расстрелять, мас? — снова спрашивает Салами, во все глаза глядя на Дарсоно.

Стараясь избежать ее взгляда, Дарсоно смотрит куда-то в угол.

— Голландцы не смеют убивать братца Амана! — громко кричит Хасан.

— Тише, малыш, — урезонивает его Дарсоно. — Не кричи так! Кругом полно шпиков!

— Откуда они берутся, мас? — допытывается Хасан. — Это индонезийцы?

— Есть среди них и индонезийцы, есть и китайцы, и арабы, и голландцы — мало ли кто.

— Когда я вырасту… — с недетской серьезностью произносит Хасан и вдруг кричит изо всех сил: — Я уйду в партизаны к брату Маману и брату Мимину! И перестреляю всех этих шпиков, всех как есть! Пускай потом голландцы убьют меня за это!

— Сейчас же перестань кричать, Хасан! Пойми, ты им не судья. Им еще предстоит суд, помяни мое слово. Только бы победила республика…

— Не нужно мне никакого суда! Я сам с ними справлюсь, будут знать, как шпионить! Только бы поскорее вырасти! Когда я стану взрослым и смогу делать, что захочу, я поубиваю всех доносчиков, которые выдали голландцам брата Амана!

— Ну ладно, скорее расти, а там видно будет, — говорит Дарсоно.

— Ой, мас, почему мне только восемь лет? Мас, пойдем с тобой ночью выручать Амана? Пойдем, мас? Ты ведь храбрый, правда?

И снова Дарсоно отводит глаза. Тут его окликает Патима:

— Мас, а это правда, что братец Аман убил отца?

Дарсоно вздрагивает и после минутного молчания отвечает:

— Конечно же, нет!

— А почему так написано в газете?

— Они сделали это нарочно, чтобы люди возненавидели Амана…

— Бедный наш братец! Если все станут его ненавидеть…

— Если все станут его ненавидеть, — продолжает Дарсоно, — никто ни слова не скажет в его защиту.

— Так ведь это же подло! Подло!

— От них всего можно ждать, сестренка, — машет рукой Дарсоно.

Словно в тумане Дарсоно видит перед собой дверь, а за дверью — безоблачную, счастливую жизнь. Воображение уносит его далеко от печальной действительности. Но лишь на считанные секунды.

— Какой стыд! — мысленно говорит он себе. — Как мог я так жить?! Спокойно подшивать в дело никому не нужные бумаги и каждый месяц получать за это жалованье. После работы отдыхать дома, изредка почитывая газету. По часам есть, по часам спать, мечтать о женитьбе, в то время как мои ровесники рисковали жизнью, в любую минуту были готовы к аресту и к казни.

Дарсоно встряхивает головой:

— Да, но ведь я поклялся никогда не становиться военным. Никогда не брать в руки оружия. Что бы ни случилось, не запятнать себя человеческой кровью — пусть даже это будет стоить жизни мне самому. Почему же мне стыдно перед самим собой? Стыдно перед масом Аманом, перед его сестрами, даже перед его маленьким братом?

Он оборачивается к мальчику и устало говорит:

— Не плачь, не плачь. Ведь я же не плачу. — А сам думает: «Господи, как они его любят! Да меня за всю мою жизнь не любила так ни одна человеческая душа».

К горлу у него подступает ком, глаза наполняются слезами.

— Ты тоже плачешь, я вижу, — рыдая, возражает ему Хасан.

Дарсоно встает и направляется к двери. У порога останавливается, затем подходит к лежаку Амилы и садится, уставившись глазами в пол.

— Он поистине удивительный человек, — шепчет Дарсоно. — Одного не понимаю: как он мог во имя борьбы пожертвовать своей душой. Решиться на убийство родного отца. Мне, пожалуй, этого никогда не понять.

Успокоившись немного, Дарсоно подходит к Хасану и, с нежностью глядя на него, говорит:

— Держись, держись, малыш. Я уверен, что сам Аман не пролил ни слезинки, когда ему выносили приговор.

— Я ведь пока еще не партизан, мас, — отвечает Хасан, — а братец Аман всегда был так добр ко мне…

— Мас, — спрашивает вдруг Патима, — а что, братца Амана в самом деле приговорили к расстрелу?

— Да, девочка. Но, бог даст, мне удастся помешать этому.

— Ты можешь спасти Амана, мас?

— Могу.

— Когда?

— У нас еще есть время. Я обращусь к властям. Я буду просить о помиловании…

Патима вскакивает с места:

— Ты хочешь просить пощады у тех самых людей, которые приговорили его к смерти, да?

— Послушай, Има, — говорит Дарсоно, — сейчас главное — это спасти его.

— Но ведь это низко! — восклицает Патима, снова разражаясь отчаянным плачем.

— Да, низко. Но другого выхода у нас нет. Пойми, это единственный выход.

— Но ведь подло просить милости у палачей! — кричит Патима.

— Тише, сестренка! — говорит растерявшийся Дарсоно. — Еще какой-нибудь шпик услышит!

Но Патима еще громче кричит:

— Это все из-за них, из-за проклятых шпиков! Это кто-то из них, чтобы раздобыть денег и купить себе риса, выдал голландцам Амана. Бедный братец, несчастный мой братец! Газеты порочат тебя, чтобы все радовались твоей казни. Предатели торгуют твоей жизнью. А ты изо всех сил старался помочь своей семье. Своей родине! Своему народу! Господи, в каком подлом мире мы живем!

— Все это так, девочка, — соглашается с Патимой Дарсоно, — и все же я подам прошение о помиловании генерал-губернатору и в военную прокуратуру.

— Будь она проклята — эта военная прокуратура!

— Ну, хватит, сестренка. Тебе что ни скажи, все не по вкусу. И еще…

Дарсоно переводит дух и только после этого пускает в ход свой последний козырь:

— И еще мы пошлем петицию самой королеве…

— Ни за что! — изо всех сил кричит Патима.

Дарсоно подавлен. Ему нечего больше сказать. Осиротевший дом с плетеными стенами снова оглашают рыданья. Когда все стихает, Дарсоно почтительно обращается к Салами:

— А ты тоже не хочешь, чтобы я просил за братца Амана?

— Нет, — коротко отвечает девочка.

— А ты, Хасан?

— Я хочу освободить братца Амана. Если никто со мной не пойдет, я сам его освобожу. Вон сколько нас: сестрица Мими, сестрица Има, да еще братец Маман и братец Мимин, — бормочет в ответ Хасан. — Увидишь, я спасу его, мас!

— Ты еще чересчур мал для таких дел.

— Ничего. Еще немножко, и я совсем вырасту…

— А сестрица Ама тоже будет против — как ты думаешь, Патима?

— Еще бы. Она ни за что не согласится, — отвечает Патима. — Пусть они его казнят! Пусть! И пусть мы расстанемся с нашим любимым братом. У нас есть еще Хасан. У нас остается еще один брат.

Мас Дарсоно задумывается. Рыдания детей омрачили его ум и его сердце. Он