Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

организаций от балласта», подписанное генеральным секретарём СП СССР Александром Фадеевым и его заместителями Константином Симоновым и Алексеем Сурковым.

В обращении говорилось о том, что Московская организация СП СССР в своём большинстве состоит из числа писателей, которые «…не выступают с произведениями, имеющими самостоятельную художественную ценность» и «…являются балластом, мешающим работе Союза писателей, а в ряде случаев дискредитирующим высокое звание советского писателя». Значительную часть этого «балласта» составляют лица еврейской национальности, в том числе члены бывшего «Еврейского литературного объединения» (Московской секции еврейских писателей), распущенного в 1949 году. «Руководство Союза писателей СССР считает необходимым путём систематического и пристального изучения членов и кандидатов в члены Союза писателей последовательно и неуклонно освобождать Союз писателей от балласта»291.

Это письмо больше походило на чью-то хорошо спланированную провокацию, которая, к счастью, провалилась и не была приведена в действие. Нужно отдать должное Хрущёву, сумевшему погасить эту искру антисемитизма, едва не запалившую костёр раздора внутри писательской организации.

Конкретное авторство данного обращения до сих пор так и не выяснено, хотя по многим неофициальным источникам его приписывают Симонову. Сам же Константин Михайлович в своих воспоминаниях на этот счёт ничего не написал.

12 апреля 1953 года газета «Правда» печатает рассказ Паустовского «Клад», один из многих в общем цикле рассказов о Мещёре. На этот раз главными героями стали смолокур старик Василий и его девятилетний внук Тиша, жившие в сторожке на одной из лесных порубок, называвшейся «Казённой канавой». Туда как-то раз и заглянули Паустовский в компании с Гайдаром. Понятное дело, что встреча эта произошла ещё до войны.

За самоваром Тиша вдруг возьми и скажи Гайдару, «погнавшись» за дедовой мыслью, о том, что «позабыло правительство» про здешние места, «одна смола да уголь, пустошь да гарь» вокруг, о желании поехать в Москву и рассказать про их с дедом долю, а ещё поведать о здешних лесах, о бездонных торфяных болотах, о заливных окских лугах. Слушали они и дивились смелости Тиши. И Гайдар сказал: «Это здесь ты отчаянный, а в Москве из тебя слова не вытянешь».

Ну а уж встреча в лесу с Лизой, смелой девочкой семи лет, Тишиной сестрой, жившей в соседней деревне Шамурино и каждый день приносившей деду молоко, вообще удивила Паустовского и Гайдара.

После той встречи прошли годы, и Паустовскому вновь захотелось побывать в тех местах. Они встретились: теперь Тиша был известен как Тихон Иванович Чернов, председатель райисполкома, фронтовик. На его военном кителе без погон красовался орден Красной Звезды. Он-то и рассказал гостю, как всё изменилось в округе с тех пор, как они первый раз встретились в дедовской избе. Луга – сплошной цветник, леса от сухостоя вычищены. А ещё он теперь занимается расселением бобров, которых доставляют из Воронежского заповедника.

Паустовский повидался и с Лизой, она теперь работала в школе, и у неё на столе всегда стояла фотография Гайдара…

Одним словом, рассказ-ностальгия по «неумытому» прошлому в свете прекрасного настоящего, взращённого трудом человека.

Прочитав рассказ, Мариэтта Шагинян 16 апреля 1953 года восторженно писала Паустовскому из крымского Мисхора, из санатория «Красное Знамя»:

«Ваш “Клад” – настоящий клад…

Разрешите одно только замечание.

Вы – мастер точной детали, а Юпитера обидели. Он не пепельный, а скорее янтарный. В прошлом году видела его в телескоп Тартуской обсерватории с четырьмя его спутниками и пояском вокруг тела, – и лишний раз убедилась, какой червонно-золотой свет излучает эта огромная планета, под которой родился Гёте. Невооружённым глазом она всё же видна с оттенком янтарной желтизны, а не пепла»292.

Паустовский уважил Старуху, как называли «за глаза» Мариэтту Сергеевну за её почтенный возраст в литературных кругах, и в следующем переиздании рассказа пепельный цвет с Юпитера снял. Но и в червонно-золотой не одел, оставив его в рассказе «бесцветным», понимая, что Шагинян в своей «утончённой» критике дала маху – явно перепутав Юпитер с Сатурном. Но спорить с Мариэттой Сергеевной было не к лицу.

16 января 1954 года скончался Пришвин.

Паустовский был на прощании в ЦДЛ, стоял в траурном почётном карауле у гроба. В своей прощальной речи с учителем Константин Георгиевич произнёс: «Природа не умирает и слепо не повторяется. И потому не может умереть то, что написано о ней со знанием, поэтической точностью и любовью»293.

С Пришвиным ушла целая эпоха. Но тогда, в январе 1954 года, ещё никто не знал, что эту самую эпоху он запечатлел в своём откровенном дневнике, который вёл полвека и который ещё долго после его кончины будет оставаться под спудом секретности и придёт к читателям лишь в конце XX века.

Почти сразу после похорон Пришвина Паустовский уедет в Дом творчества «Ирпень» под Киев, откуда 6 февраля напишет Борису Евгеньеву:

«Я бежал в Ирпень от заседаний, рукописей, “Литературной газеты”, Литературного института и всей прочей сумятицы московской жизни. Работаю запоем и очень этому рад»294.

Но пребывание в «Ирпене» неожиданно прерывается очередной утратой. В Киеве, в возрасте пятидесяти трёх лет, умирает писатель Юрий Иванович Яновский, яркий представитель романтической прозы, которого Паустовский хорошо знал.

«Завтра я поеду в Киев на два-три часа, – напишет он в письме Татьяне от 26 февраля, – надо быть на похоронах. Смоличи пришлют машину. Яновскому очень трудно жилось, сейчас ему наконец повезло. Он написал пьесу, третьего дня была премьера, успех, говорят, оглушительный. И тут же после спектакля – инфаркт. От волнения, на этот раз – радостного. Тяжёлая в этом смысле зима»295.

В день похорон Яновского на Байковом кладбище Паустовский навестит могилы матери и сестры.

И может быть, стоя над их застарелыми могильными холмами, память вновь потянет его в детство, непростое, но безмятежно сияющее от любви родителей, братьев и сестры, и он примет решение поехать на родину отца в Городище-Пилипчу, где побывает уже грядущим летом.

«Я так стремительно уехал из Москвы…»

В апреле 1954 года сгустятся тучи над «Новым миром». Поводом бичевания журнала станет ряд опубликованных в нём очерковых статей, обнаживших острые углы в теме «власть – деревня – колхоз – литература». После ряда разборок в «верхах», постановлением Секретариата ЦК КПСС от 23 июля 1954 года Твардовский будет снят с должности и его место займёт Симонов.

4 мая 1954 года Президиум ЦК КПСС принимает решение о начале пересмотра всех дел в отношении осуждённых по политическим мотивам не только в послевоенный период, но и в более ранние сроки. Начинается массовая волна реабилитации тех, чьи тюремные