Александр II - Время великих реформ

Надеюсь, ты поняла, что я решил танцевать с другими, только чтобы иметь счастье возможность вальсировать с тобой, моим счастьем, всем для меня. Я ощутил, что для нас с тобой людей, нас окружавших, не существует. Мы видели лишь друг друга. Глаза наши невольно друг друга искали и тогда только успокаивались, когда мы могли друг друга видеть. Я нашел твой наряд восхитительным, и в моих глазах ты, конечно же, была самой красивой изо всех «прелестниц».

Мне показалось сначала, что ты была немного бледна, но позже твое милое лицо оживилось, и я без устали восхищался тобой как издали, так и вблизи. Я сразу заметил, что ты надела мои серьги и мои браслеты, а я специально надел твои очаровательные запонки с фиалками, но, к несчастью, мне так и не подвернулся случай тебе их показать, а они безупречно подходили к моему мундиру.

Ах, как меня тянуло к тебе за ужином, но я не смог сесть рядом с тобой, как нам обоим хотелось. О, какое мучение, всегда делать противоположное тому, что хочется. […]

Не забывай, я твой навсегда.Понедельник 29 января/10 февраля, в 10½ часов утра.

Здравствуй, мой ангел, я прекрасно спал с ощущением счастья, оттого, что мне удалось вальсировать с тобой, и проснулся в 8½ утра еще более влюбленный, чем раньше, во все твое существо, которое составляет мое достояние, как и мое существо является достоянием твоим. О! Благодарю, благодарю за твое очаровательное вчерашнее письмо, которое мне так приятно читать и которое озарило меня еще большей радостью.

Все, что ты говоришь мне, – это именно то, что я сам испытываю, ибо мы любим друг друга одинаково, страстно и яростно, и в голове у нас лишь одна мысль – это наша любовь, составляющая нашу жизнь. Все остальное не существует для нас, и мы одинаково счастливы тем, что чувствуем себя полностью поглощенными друг другом.

Я не удивляюсь более, что у нас был одновременно один и тот же сон. Да сжалится над нами Бог и да позволит однажды сбыться нашей идее фикс! Ах, Ангел мой, меня тянет домой донельзя, и я теперь уже весь дрожу от нетерпения в ожидании сегодняшнего вечера и нашего bingerle. В 6 часов я надеюсь присоединиться к тебе, а потом снова в 8 часов, что касается утра, я последую твоему совету. Вместо сего письма я сам хотел бы полететь к тебе и очутиться в твоих объятиях. Люблю тебя больше жизни. До свидания.

Твой навсегда.№ 4. Александр II – княжне Екатерине ДолгоруковойС. П. Понедельник 29 января/10 февраля 1868 года, в 3½ часа пополудни.

После того как я отправил тебе письмо, мне пришлось вернуться к работе, а после обеда дантист Ивенс мучил меня до 2 часов. Я только что завершил свою скучную прогулку по саду, к тому же и погода весьма неприятна, и я не удержался и прошелся туда и обратно мимо вашего дома, надеясь увидеть тебя в окне, но – увы! Ничего. Я увидел лишь Сергея [360], когда он выходил от вас. Теперь я возвращаюсь от своей невестки [361], с которой я хотел встретиться с той поры, как она вновь впервые появилась на балу.

Она сказала, что прекрасно развлеклась, несмотря на разговоры о том, что она не может вальсировать. Она вчера хотела тебя увидеть, и поэтому я, выбрав тебя, нарочно прошел перед ней, после она сказала, что находит тебя очень милой, и я был доволен этим и горд. Она осведомилась также о твоей сестре и сожалеет, что та уже уехала.

Также она вспомнила, что они вместе танцевали в институте. Бедная Маша, как мне жалко ее, и как бы она была рада видеть нас на балу. Мне приятно, что ты одобряешь мое письмо, ибо чувствовал я себя виноватым перед ней, из-за тебя, моя гадкая, злая, и все же очаровательная шалунья.

Однако, как ты поняла, я на тебя не сержусь, ибо это касается лишь нас двоих, и я вижу, что ты сама нынче чувствуешь, что я бы прав, когда упрекал тебя за комедию, которую ты играла перед ней и которая так ее огорчила во всех отношениях. Но меня утешает, что она уехала, успокоившись и удостоверившись, что мы не изменили своего к ней отношения, и что именно наш долг попытаться исправить зло, причиненное ей, доказав нашу истинную и неизменную привязанность.

Мое незапечатанное письмо докажет ей также и то, что я никогда не прекращал ей повторять: «Мне нечего от тебя скрывать». И если она на миг поддалась каким-то другим мыслям, то это лишь благодаря всему тому, во что ты пыталась заставить ее поверить, Бог знает почему. Одна она нас издавна понимала и [все про нас] знала, и теперь точнее, чем раньше, знает, чем мы друг для друга стали.

Ты помнишь, я тебе об этом говорил не раз, но убедилась ты в этом лишь после того, как она сама тебе об том сказала в последние дни перед отъездом. Она давно знала, что мы друг для друга сделались всем. Именно так и ничего более. Пойду теперь отдыхать в ожидании нашего свидания и bingerle, к которому я страстно стремлюсь более, чем когда-либо.

В 11½ часа вечера.

[…] Я чувствую, что счастлив, счастлив, счастлив, как я повторял тебе это недавно, когда мы были одним, что люблю тебя и любим ангелом, которого Бог мне послал для счастья моей жизни. Я хотел бы только, чтобы он дал мне однажды возможность жить лишь для тебя и иметь возможность делать bingerle, без страха перед последствиями, но с надеждой иметь их, что также стало одной из моих идей фикс, и о чем ты говоришь мне в своем вчерашнем письме по поводу своего сна.

Но как ты можешь просить у меня за это прощения, когда ты знаешь, что я был бы на вершине счастья, если бы смог дать его тебе. О, да, я почувствовал, что наши молитвы во время обедни были одинаковы, совершенно одинаковы, и что мы хотели бы иметь возможность молиться вместе, как в Париже [362].

Я, как и ты, никогда не забуду это блаженство и покой, которые давало мне твое присутствие, и в своем воображении я по-прежнему вижу перед собой твое лицо, как и тогда. Да, конечно, чувство взаимного обожания, которое составляет наше счастье, растворится с нами в могиле, но даже в загробном мире будем ощущать мы, что любим друг друга, как и здесь. А пока ты стала моей жизнью, а я – твоей. Именно так и ничего более.

О, мой ангел, как я расстроен неприятностями в связи с нашими встречами в санях, которые, по сути, безусловно, более невинны, чем те, когда мы останавливаемся для беседы во время пеших прогулок, и я признаюсь, что я всегда делаю это с опаской, в частности из-за сплетен, которые могут пойти по этой причине. В этой связи мне кажется, что Михаил [363] был несправедлив к нам, ибо как можно упрекать нас в том, что мы встретились на улице в санях, когда все встречаются гораздо чаще на самых оживленных улицах.

Замечания же, сделанные на твой счет княгиней Бенкендорф [364], напротив, доставили мне большое удовольствие, ибо ты знаешь, что я счастлив и горд, когда слышу, как отзываются хорошо о моей обожаемой шалунье, которую я люблю страстно, и принадлежать которой я счастлив и горд. […]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});