Макс Ронге - Разведка и контрразведка

Разумеется, у подавляющей части неприятельских офицеров не так легко было получить какие-либо сведения. Но нередко вовремя предложенная папироса или стакан вина делали чудеса. Наконец, пленных было так много, что не было смысла долго задерживаться с теми, кто отмалчивался. [238]

Кроме того, приборы для подслушивания, установленные в бараках, позволяли перехватывать откровенные взаимные беседы пленных, считавших, что их никто не слышит.

Главное командование неоднократно указывало на недопустимость разглашения пленными сведений о своих войсках и угрожало репрессиями по возвращении их на родину. Тем не менее, захваченные документы показывали, что многие наши бойцы, попавшие в плен, давали, независимо от национальности, такие показания, которые можно квалифицировать только как явную измену. «Психоз пленения» еще не являлся достаточным объяснением этой разговорчивости. Он может обнаружиться лишь спустя известное время, но не в момент захвата в плен. Понятно, что сведения о фамилии, наименовании части и годе рождения давались охотно, и они были весьма ценны для противника. Пленный думал о своих близких и полагал, что таким путем он скорее всего известит их о своей судьбе. Кроме того, часто он не понимал, что вещи, казавшиеся ему общеизвестными, являлись для противника откровением. Это заблуждение особенно усиливается в том случае, если ведущий опрос, пользуясь знанием отдельных деталей, умело делает вид, что ему все и так хорошо известно. Однако, когда опрос длится часами и все время вращается вокруг вопросов, носящих секретный характер, пленный должен проявить осторожность. Но, тем не менее, он продолжает говорить...

Действительной причиной преступной болтливости я считаю страх беззащитного безоружного пленного перед противником, перед насилием конвоя или опрашивающего. На многих могли повлиять ужасы, рассказывавшиеся о жестоком отношении противника к пленным. Все же я не могу отрицать, что у нас не было должного инструктирования о том, как нужно вести себя в плену. Правда, эта тема является весьма щекотливой. Несомненно одно, что вред, причиненный нам показаниями попавших в плен, был очень велик.

В течение войны достигнутые успехи при опросе пленных несколько оттеснили агентуру на задний план. Но, тем не менее, она ни в коем случае не потеряла своего значения. Неоднократно создавалась такая обстановка, когда она оставалась последним и единственным средством. Приходилось всегда иметь наготове известное число агентов, правильное использование которых столь же важно, как и специальная их подготовка. В последней нуждаются и военнослужащие, которые привлекаются к агентурной работе. [239]

Если в мирное время мы вынуждены были постоянно бороться с недостатком денежных средств, то во время войны это препятствие отпало. Все расходы по разведке, включая и контрразведку, премии за успешную работу по подслушиванию и цензуре, стоимость печатных изданий и т. п., составили за все время войны около 20 миллионов крон. Разумеется, в эту сумму не входило денежное довольствие сотрудников войсковых разведорганов.

В среднем личный состав разведывательной и контрразведывательной службы, без органов цензуры и контроля за «возвращенцами», насчитывал около 300 офицеров, 400 полицейских агентов и 600 солдат. В продолжение войны к работе в органах агентурной разведки было привлечено в общей сложности до 2 500 офицеров и чиновников, но большинство из них на очень короткое время; основной же кадр опытных работников оставался стабильным.

Записи об агентах были сожжены, поэтому я могу лишь ориентировочно указать, что общее число их достигало 2 000 человек, часть из них была снята с работы как непригодные и ненадежные; некоторые, подозревавшиеся в шпионаже на обе стороны, были отданы под суд или интернированы. К концу войны на работе оставалось около 600 агентов.

Жертвы, как, например, гибель Ларезе, были неизбежны. Следует, в частности, упомянуть печальную судьбу лейт. Паламара, ассистента венской университетской библиотеки. Будучи кадетом, он был направлен в разведотдел 7-й русской армии. Там в начале 1916 г. ему было поручено завербовать одного офицера из русского разведотдела в Борщове. Женщина-агент, считавшаяся совершенно надежной, подготовила почву и в середине февраля 1916 г. организовала встречу Паламара с русским офицером по ту сторону Днестра, за русскими позициями. Все шло то намеченному плану. Но внезапно во время переговоров ворвалось несколько казаков и с криком «шпион» набросились на Паламара.

Через длиннейший ряд посредников штабу 9-й армии стало известно, что русские принуждали Паламара дать сведения об австрийской армии, угрожая повешением. Это оказалось безрезультатным, и его бросили в тюрьму в Каменец-Подольске, откуда перевели затем в еще более ужасное место заключения, в Бердичев, где находился штаб юго-западного фронта.

Государственный переворот принес многим офицерам разведки тяжелые испытания. Руководители крупных разведорганов, естественно, стремились прибыть в ликвидируемое разведывательное бюро главной квартиры, но это удалось не всем. [240]

Контрразведка четко выполняла свой долг до горестного конца. Мы в состоянии еще были следить за деятельностью основателей нового государства — Крамаржа, Клофача, Прейса, Корощеца, которые собрались в Швейцарии. Среди югославов пока не было единства. Крамарж и Клофач вовсе не стояли за республику; первый, в частности, слыл ярым монархистом. Когда из Парижа вернулись Бенеш и Сихрава, Крамаржу пришлось уйти в тень, хотя решение вопроса о форме правления было отложено до возвращения Массарика из Америки.

Как показала мемуарная литература, вышедшая после войны, политическая информация нашей разведки, к глубокому сожалению, вполне отвечала действительности. Сути дела не меняли мелкие ошибки, связанные с обширным размахом работы. Быстрое уменьшение шпионских дел после 1916 г. следует отчасти приписать энергичным мерам нашей контрразведки в начале войны. Возросший опыт полиции и жандармерии помог им справиться с эпидемией шпионажа.

Фактом, неразрывно связанным с работой разведки, является измена. Изменник не боится презрения со стороны врагов и друзей, когда ненависть, оскорбленное самолюбие или жажда наживы и власти получают перевес над чувством долга.

Будучи хорошо осведомлен о фактах измены против нас и в нашу пользу, я утверждаю, что в Австро-Венгрии измены происходили не чаще, чем в других странах. Но у нас стишком много о них говорилось, отчасти потому, что в начале войны действительно пришлось казнить большое количество людей за шпионаж и за оказание помощи противнику. Хотя эти измены русинов и сербов нервировали армию, но для высшего командования они, в большинстве случаев, роли не играли. Доказательством могут служить жалобы неприятельских штабов на слабые результаты их агентурной разведки. Если учесть, что противник получал информацию путем подслушивания телефонных переговоров, опросом пленных и через своих агентов, то роль изменников представится еще более незначительной.