Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Однако некоторые моменты в поведении пациента убедили Зигмунда в том, что анестезия не была соматической, что двигательные нарушения в руке и ноге во многом зависели от внешних условий. Когда он вывел его на прогулку вдоль Дуная и приказал следить за своими движениями, то Аугусту было трудно поставить правильно левую ногу. Когда же они вместе прогуливались по Рингу и Зигмунд рассказывал о величии венской архитектуры в стиле барокко, Аугуст ставил свою левую ногу столь же уверенно, как правую.

Во время четвертого визита Зигмунд рассказал Аугусту историю о Петре Простаке. Пока Аугуст смеялся, Зигмунд приказал ему раздеться. Тот выполнил команду, одинаково ловко орудуя левой и правой рукой. Когда внимание Аугуста было отвлечено, Зигмунд просил пациента зажать рукой левую ноздрю. Аугуст автоматически выполнил просьбу. Однако когда доктор Фрейд стоял перед ним с видом озабоченного врача и давал команду сделать те или иные движения левой рукой, обдумав их тщательно, то каждый раз Аугуст не мог выполнить такие движения: он не мог опустить левую руку, его пальцы дрожали, левая нога вздрагивала.

Вечером 26 ноября 1886 года состоялось очередное заседание Медицинского общества, и лишь немногие собравшиеся проявили интерес к доктору Фрейду и его пациенту. Зигмунд был уверен, что сможет убедить своих коллег. Он выразил благодарность доктору фон Бережази, попросил Леопольда Кенигштейна сообщить об офтальмологическом обследовании, которое дало отрицательные результаты, затем доложил о своих исследованиях за месяц, продемонстрировав результаты на пациенте.

Закончив демонстрацию, он сказал:

– Гемианестезия нашего пациента ясно свидетельствует о ее неустойчивости… Пределы болезненной зоны торса и степень нарушения зрения ощутимо колеблются. Основываясь на этой нестабильности нарушений чувствительности, я надеюсь восстановить у пациента нормальную чувствительность.

Раздались вежливые аплодисменты. Вопросов не было, не было и комментариев. Заседание объявили закрытым; те, кого Зигмунд считал авторитетами, образовали небольшие группки и вместе вышли из зала. Он чувствовал себя опустошенным. Доктор фон Бережази поздравил его с хорошим докладом, затем подошли Кассовиц, Люстгартен, Панет, по–дружески пожав руку. Зигмунд понимал, что он не доказал в полную меру наличие мужской истерии, и тем не менее считал, что ему удалось подтвердить одну истину – многие случаи анестезии и нарушения функций возникают по причине истерии. Однако по поведению более пожилых врачей он сделал вывод, что они не придают значения проведенному им эксперименту.

Профессор Мейнерт и слова не сказал о демонстрации, словно забыл о ней или же, как показалось Зигмунду по некоторой холодности манер Мейнерта, посчитал ее бесполезной.

Никто не обсуждал доклад. Это придало Зигмунду решительность. Он ежедневно занимался с Аугустом по полчаса активным массажем, электротерапией, убеждаясь в том, что организм по–степенно восстанавливается, что возвращается чувствительность кожи, исчезает дрожь пальцев.

Результаты накапливались медленно, но они были несомненными. Через три недели Аугуст возобновил работу в граверной мастерской с полной нагрузкой, хотя чувствительность левой стороны тела не восстановилась полностью. У Зигмунда был соблазн вновь выступить в Медицинском обществе, но затем он решил, что в этом нет смысла: пожилые врачи так же не поверят тому, что Аугуст вылечился, как не поверили они в симптомы его истерии.

3

Число приходивших к нему больных понемногу росло. Поскольку Марта не разрешала ему пропускать обед в середине дня, как это бывало в холостяцкие годы, он работал с двенадцати до часу, затем обедал и возвращался в кабинет к двум. В Институте детских болезней выросло число больных, направляемых к нему. Он анализировал симптомы своих пациентов, делал подробные записи и пытался ввести определенный порядок, разбив нервные болезни на тринадцать категорий. Он говорил Марте:

– Сегодня я не справился со случаем бешенства; семейный врач не сумел установить причину, пока изо рта ребенка не пошла пена. Но я сумею сохранить жизнь другому ребенку, с мозговым параличом. Мы можем научить его двигаться, выполнять некоторую ограниченную работу.

Почувствовав, что атмосфера в Городской больнице начала улучшаться, он сделал смелый шаг. Одной из привилегий получившего доцентуру было то, что он обладал правом читать курс лекций в клинической школе университета. Чтобы подготовить курс и добиться его объявления университетом, он должен был получить разрешение Мейнерта, а Мейнерт был прикован к постели. В академических и медицинских кругах ходили слухи, что из–за сердечного недомогания он пристрастился к алкоголю. Зигмунд не обращал внимания на такие слухи: одним из побочных продуктов цивилизации кофеен, где люди проводили бессчетные часы, поглощая густой сладкий кофе, сваренный по–турецки, было то, что когда не хватало правдивых историй, то они брались с потолка. Зигмунд решил рискнуть: он купил ящик гаванских сигар, которые любил профессор Мейнерт, и нанес ему визит.

– Господин советник, огорчен вашим недомоганием. Но, зная, что оно не относится к вашим легким, я осмелился принести вам ящик ваших любимых сигар.

Мейнерт был тронут. У него был трудный характер, и он ревниво относился к своему положению, ведь большую часть того, что знал Шарко об анатомии мозга, он вычитал в его, Мейнерта, работах. Зигмунд Фрейд был одним из его лучших студентов и «вторых врачей», подающих большие надежды. Мейнерта задело то, что человек, к которому он относился' по–отечески, восхвалял кого–то чужого.

– Спасибо, коллега. Вы очень любезны и, наверное, запустили руку в кошелек жены.

Зигмунд покраснел.

– Господин советник, помните, прошлой весной, когда я приезжал из Парижа, вы предложили, чтобы я взял ваш курс по анатомии головного мозга?

– Конечно, помню. Вы лучше всех справились бы с лекциями… если бы только мы не послали вас блуждать по ложным полям Парижа.

– Никакой истерии, господин советник, и никакого гипноза. – Затем, многозначительно улыбнувшись, Зигмунд добавил: – И даже никакого «железнодорожного позвоночника». Только надежная, подлинная анатомия головного мозга, которой учил меня профессор Мейнерт.

Мейнерт открыл ящичек с сигарами, медленно взял одну, помял ее пальцами, понюхал, обжал конец, потянулся за ножом, затем закурил. На его лице появилось выражение довольного спокойствия.

– Хорошая сигара, господин коллега. Старайтесь, чтобы ваши лекции были столь же качественными. Гонорар собирайте сами, вместо того чтобы отдавать это дело университету.