Теодор Гладков - Ковпак

И друзей, и врагов за границей Ковпак повстречал немало. Он один, пожалуй, знал по-настоящему, чего ему стоило давать отпор всякого рода молодчикам, пытавшимся спровоцировать старика. Зато он же бесконечно радовался, видя, как любят и чтут его Родину люди труда. Провокаторов же обрезал решительно, не стесняясь в выражениях. В одной из поездок Ковпака буквально преследовал по пятам корреспондент какой-то, судя по поведению ее представителя, антисоветской газеты. На одной из пресс-конференций этот корреспондент спросил Ковпака:

— Господин Ковпак, вы коммунист и воевали за коммунизм?

— А вы как бы хотели?

Журналист смешался, но попытался выкрутиться:

— О да, мы понимаем… Как же иначе. Потому-то вы собираетесь насадить коммунизм и в некоммунистических странах тем же вооруженным путем?

Их глаза встретились. Ковпак словно целился из нагана по врагу — так остер и беспощаден был его прищур. Он весь подобрался, как, бывало, в бою.

— Подойдите ближе, молодой человек! Хочу получше разглядеть ваши глаза… Одна ли там пустота, или, может, хоть кроха порядочности осталась. Не хотите? Ладно, не надо. Тогда я издали скажу. Ничего у вас не выйдет. Ничего! Вы же ловите тех, кто глупее вас. А таких нет. Перевелись, понятно? С той поры люди поумнели, как Гитлеру шею свернули. Они сразу раскусывают тех, кто вроде вас коммунизмом стращает и экспортом революции запугивает. И вас насквозь видно тоже, видно и тех, кто вам платит за ваши старания.

Насчет же экспорта революции, то вы хоть раз в жизни попробуйте, если сможете, сказать людям правду… Какую? А ту, что всякая революция дело свое, домашнее. Понадобится она людям, они и совершат ее, ни у кого не спросясь. Понятно! А таких, как вы, — тем более. Вот оно и получается, что «экспорт революции» — это не наше дело, а ваша басня. Вот ежели поговорить о контрреволюции, то это уже точно, ваше дело! И как оно бывает — я лично знаю. Имел с нею дело в нашу гражданскую. Чем она кончилась, наверное, слыхали? Вот я и говорю: еще кому захочется руки обжечь — пусть пробуют. Не советуем! Так и запишите, молодой человек.

…Чехословакия, 1948 год. В феврале народ сокрушил последнюю, как и казалось тогда, попытку старых хозяев вернуть буржуазные порядки. Порядки, прямой дорогой приведшие страну к Мюнхену и гитлеровской оккупации. Коммунистическая партия подняла рабочих и крестьян — настоящих хозяев, и они доказали, что возврата к прошлому нет и не будет. Буржуазная Чехословакия умерла в мае сорок пятого, и никакие силы в мире, ни внутренняя, ни внешняя контрреволюция, ее не воскресят. Ковпак посетил Чехословакию вскоре после февральских событий. (Кстати, Украинским отделением Общества советско-чехословацкой дружбы Сидор Артемьевич руководил около 10 лет.) Гостей из СССР повсюду принимали как кровных братьев, как самых близких и дорогих людей, без чьей помощи не стала бы свободной их родина — народная Чехословакия. Прага… На городской площади — море голов. Идет митинг в честь чехословацко-советской дружбы. Выступает Сидор Артемьевич Ковпак:

— Друзья и братья! Товарищи! Пражане! Ценю ваше внимание и потому буду краток. То, что у вас сей час происходит, — это экзамен. Да, экзамен, который, как известно, без знаний и подготовки сдать успешно нельзя. Рабочие и крестьяне это понимают, поэтому они сорвали затею врагов новой, народной Чехословакии. Ленин учит, что всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. И вы теперь это знаете не хуже меня!

Гул одобрения всколыхнул площадь. Ковпак поднял руку, прося тишины, и продолжал:

— Я знаю, все мы знаем: трудно вам сейчас. Да, трудно. Ну и что из этого? А нам было легче все эти годы? И что же? Мы не согнулись. Наоборот, мы всё одолели. Так и вы, братья!

И снова гул прокатился по площади: это Прага отвечала Ковпаку согласием…

— Помните, друзья, как двенадцать держав нам веревку на шею готовили? А что вышло?

Старик явно оговорился: вместо четырнадцати назвал двенадцать. Беда, конечно, не столь уже велика, простая промашка, которую легко исправить. Именно этим и руководствовались члены делегации Лидия Кухаренко и Кузьма Дубина. Оба, не сговариваясь, шепнули Деду:

— Не двенадцать, а четырнадцать!

По-видимому, они плохо знали Ковпака. Он, правда, был не из тех, кто отвергает помощь товарищей, но и не из тех, кто согласен публично краснеть за собственный грех. Именно публично — Сидор Артемьевич, конечно же, сообразил, что мощные микрофоны разнесли подсказку на всю площадь! Как быть? Как доказать пражанам, что никакой промашки не было? Тут было от чего растеряться…

И все же старик остался верен себе. Сохранил присутствие духа. Выручили прирожденная находчивость и остроумие.

Усилители зазвучали снова — голос Ковпака был по-прежнему бодр, лицо невозмутимо:

— Пражане, вы слышали поправку? Четырнадцать, дескать, а не двенадцать государств жаждало нашей крови. Что на это сказать? А то, что для историков это именно так — четырнадцать. Все правильно. Но я не историк, я — солдат. Я дрался с этими государствами, не считая их, мне было ни к чему. Важно было их одолеть — хоть двенадцать, хоть четырнадцать. А если их оказалось на два больше, то, значит, тем более велика наша победа, вот что я хочу сказать, братья! А потому я тех двоих, что поменьше, просто не считаю!

Площадь громыхнула овацией и хохотом. Едва ли не громче всех смеялся сам Ковпак. Смеялся, отлично понимая, что все сообразили: Ковпак все же так и не знает, что это за «двое», которых он не считает…

«СПАСИБО!»

Уже говорилось, что ни высшего, ни среднего, ни какого-либо специального образования Ковпак не имел и, следовательно, высокие государственные посты, доверенные ему, занимал, не будучи подготовленным к ним в общепринятом смысле слова. Но в том-то и дело, что Ковпак — самородок, и общепринятые мерки к нему неприложимы. Только незаурядностью его личности и можно объяснить тот факт, что малообразованный старик, более чем скромный даже в части элементарной грамотности, всегда был на высоте положения! Никогда никому и в голову не приходила мысль, что Дед явно не в своя сани сел. Ковпак всегда садился в свои сани, а сев, держался в них прочно. Если же к таланту Ковпака приложить его огромный жизненный опыт и неистощимую работоспособность, станет понятной сила этого человека и в годы войны, и в мирное время.

И еще — стиль работы Ковпака. Коротко его можно сформулировать в одном неизменном правиле: главное — людская душа. Все остальное потом. С познания этой самой души Ковпак начинал решительно все. Он никогда ничего не предпринимал, пока не убеждался, что разобрался в человеке до конца. Разобравшись, решал, верить этому человеку или нет. Преобладало первое… Ковпак верил людям, потому что верил самому себе. Он часто говорил: «Все хотят одного — добра. Я тоже. Значит, все — и я с ними — стоят доверия и помощи. Остается оказывать им то и другое. Вот и все…»