Берлинская операция. Сборник воспоминаний - Василий Иванович Чуйков

районе Франкфурта. После артиллерийской подготовки наши воины пошли в атаку, гитлеровцы начали отходить. Вдруг из немецких окопов выбегает женщина и кричит: «Что вы, мужчины, отступаете? Вот я – женщина, но готова умереть за Германию!» И тут же падает. Видимо, нужно было любыми средствами создать эффект. Когда взяли вражеские окопы, то убитой не нашли. Это был спектакль для разжигания фанатизма.

В наши руки попал приказ гитлеровского командования, в котором говорилось: «Борьба должна вестись с фанатизмом, фантазией, со всеми средствами обмана, с хитростью на земле, в воздухе и под землей».

Советские воины твердо знали, что от них требуется последнее напряжение для завоевания победы Командиры, политорганы, партийные и комсомольские организации разъясняли бойцам политическое и военное значение Берлинской операции как завершающего удара по немецко-фашистским захватчикам. По плану политотдела организовали встречи летчиков с воинами стрелковых и танковых частей. Побывавший у пехотинцев командир звена 724-го штурмового авиаполка старший лейтенант Чебаков заявил: «Мы по-настоящему увидели жизнь славных пехотинцев, побывали у них в траншеях, под огнем орудий и минометов. Теперь, когда я буду пролетать над своими друзьями, вспомню, как им трудно, и буду сильнее бить врага».

Одна из действенных форм мобилизации воинов на успешное выполнение боевых задач – митинги личного состава авиационных частей. Пламенные выступления прославленных командиров, лучших воздушных бойцов вдохновляли людей на славные дела, умножали их силы в борьбе за полное искоренение немецкого фашизма, способствовали повышению наступательного духа.

Страстным призывом к смелым и решительным действиям звучало обращение Военного совета фронта к воинам: «Войска нашего фронта прошли за время Великой Отечественной войны тяжелый, но славный путь. Боевые знамена наших частей и соединений овеяны славой побед, одержанных над врагом под Сталинградом и Курском, на Днепре и в Белоруссии, под Варшавой и в Померании, в Бранденбурге и на Одере… Славой наших побед, потом и своей кровью завоевали мы право штурмовать Берлин и первыми войти в него, первыми произнести грозные слова сурового приговора нашего народа немецким захватчикам. Призываем вас выполнить эту задачу с присущей вам воинской доблестью, честью и славой. Вперед, на Берлин!»

Накануне решающей операции лучшие летчики и штурманы выразили желание идти в бой коммунистами. В дни подготовки и штурма Берлина было принято в партию две тысячи авиаторов, почти в пять раз больше, чем в январе 1945 года. Командир звена 779-го бомбардировочного авиаполка капитан С.В. Сигодняев в своем заявлении писал: «В дни решающих боев мое наивысшее желание – стать коммунистом. Я не пожалею сил, а если потребуется, и жизни за дело ленинской партии, за нашу победу».

К середине апреля воздушная армия закончила подготовку к Берлинской операции. В ходе этой огромной работы мне было трудно, как никогда раньше. В первых числах марта со мной приключилось что-то необычное – я заболел. Поднялась температура, начало знобить. Врачи исследовали, но диагноз поставить не могли. Судили-рядили и решили: может быть, малярия. Взяли кровь, проверили – ничего не обнаружили. Мне ввели специальные вещества, опять взяли кровь. На сей раз предположение подтвердилось: трехдневная малярия. Лечили меня обычным путем. Приступ пройдет – я здоров, хожу, жду нового.

Так, с выходом наших войск на Одер и во время всей Берлинской операции меня душила болезнь. Три дня приступ, потом пауза и опять приступ. Я уже стал заметно сдавать. Но на войне никто с болезнями не считался. Как-то само собой все привыкли к моей малярии – и я, и подчиненные, и начальники. Приду, бывало, на доклад к Г.К. Жукову с температурой под сорок, лицо румяное, возбужденное. Георгий Константинович, выслушав доклад, спрашивал: «Что, началось?» Я отвечал: „«Началось». – «Ну поезжай, отлежись». Он-то знал, что лежать мне некогда.

Приехал однажды ко мне генерал Ф.П. Полынин, командующий ВВС Войска Польского. Сидели мы на КП у меня в комнате, беседовали. Приходили офицеры штаба, докладывали итоги, приносили подготовленные приказания. Я все рассматривал, подписывал. Примерно к полуночи я взял из стола термометр и сунул под мышку. Подержал минут десять и подал Полынину:

– На, посмотри.

Он посмотрел и глазам не поверил.

– Что это, – говорит, – термометр неисправный?

– А сколько там? – спросил я.

– Сорок и одна десятая.

– Значит, исправный, – ответил я. – Бывает и больше.

– То-то я вижу, – сказал Полынин, – что у тебя щеки покраснели, возбуждение на лице какое-то болезненное.

– Приступ малярии начался, – объяснил я ему. – Пройдет день, и температура пойдет на убыль. А через три дня будет в норме.

– Как же ты работаешь? – удивился Полынин.

– Ты же видишь. Высокая температура бодрости придает, живее крутишься.

Приближался день начала наступления. Метеорологи предсказывали сложные метеоусловия. Но нас это не волновало. Весной на Одере – густые дымки. И летчики уже к ним привыкли.

Нас беспокоило другое – как бы авиация противника не нанесла в последний момент массированный удар по нашим группировкам. Особенно плотные боевые порядки были в 5-й ударной, 8-й гвардейской и в 3-й ударной армиях. За ними стояли танковые армии и корпуса. Наши истребители не спускали глаз с плацдармов. Чем ближе был решающий день, тем больше нарастало беспокойство.

Особенно нас насторожило сообщение зенитчиков о появлении в воздухе необычных спаренных самолетов противника. Оказалось, фашисты стали подвешивать «юнкерсы» под «Фокке-вульф-190», как гигантские бомбы.

Такую вот «этажерку» и засекли наши зенитчики. Соединенные вместе, две машины подошли к переправе через Одер. На том и на другом работали моторы. На высоте 800–900 метров «фоккер», в кабине которого сидел летчик, отделился, резко отвернул в сторону и ушел на запад. А «юнкерс» продолжал планировать под тем же углом. Зенитчики приготовились к стрельбе. Но самолет-бомба, начиненный взрывчаткой, не дойдя до переправы, врезался в землю и взорвался. В радиусе 150 метров были разрушены каменные дома, возникли пожары.

После войны стало известно, что гитлеровцы успели применить против советских и союзных войск 200 таких систем, имевших кодовое название «Отец и сын». Двенадцать раз фашисты пытались доставить на подвеске «фоккеров» бомбардировщики с взрывчаткой к мостам через Одер. Два из них сбили наши летчики М. Петров и В. Петкевич. Одна «этажерка» была уничтожена зенитчиками.

Остальные не попали в цели. Расчет врага на разрушение наших переправ не оправдался.

Что касается налетов обычных самолетов, то тут противник испытывал затруднение. Германское командование, наверное, видело, что у нас созданы крупные группировки, но атаковать их с воздуха не решилось, так как опасалось наших истребителей и зенитной артиллерии. Любой налет гитлеровской авиации был чреват для нее большими потерями. А это могло ослабить оборону Берлина.

В штабе нашей воздушной армии заканчивались последние приготовления к боевым