Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

пропаганду в Америке, Буллит вообще предложил президенту разорвать отношения с СССР. В мае 1936 года после многих просьб он был отозван из Москвы, чтобы стать послом в Париже. В провале своей миссии он, как ни странно, винил Литвинова, о котором писал в Госдепартамент: «Из-за политики Литвинова хорошее отношение к СССР, выстроенное в США за последние три-четыре года, теперь уничтожено… Единственное, что может вернуть прежние хорошие чувства, это выплата долгов и компенсаций»[505]. В Вашингтоне, как и на Западе в целом, еще не понимали, что угроза миру со стороны Германии и Японии куда важнее споров о возвращении долгов. А Буллит до конца жизни оставался врагом не только коммунизма, но и всего русского (сохранив, правда, пристрастие к водке и икре). Когда Литвинов стал послом в США, он пытался убедить Рузвельта убрать из Госдепартамента сторонников Буллита, включая Дж. Кеннана, которые негативно влияли на отношения двух стран.

Среди того, чем возмущался Буллит в Советском Союзе, были и нарастающие репрессии – часто люди, посещавшие его приемы, исчезали неизвестно куда. Вал арестов и судов в самом деле нарастал, оправдывая сталинскую теорию об обострении классовой борьбы по мере перехода к социализму. 1 декабря 1934 года в Ленинграде был застрелен «любимец партии» Сергей Киров, в чем обвинили давно разгромленную зиновьевскую оппозицию. Но судили не только за политику – 7 марта того же года ЦИК СССР ввел уголовную ответственность за «мужеложество», что неожиданно ударило по НКИД. Чекисты 3 июня доложили Сталину, что при «ликвидации очагов гомосексуалистов» был накрыт бессменный заведующий отделом протокола Дмитрий Флоринский (1889–1939), служивший еще в царском МИДе и возвращенный на работу по предложению Литвинова. Флоринского обвинили еще и в том, что в 1918 году он был завербован немецкой разведкой. В октябре его арестовали, осудили на пять лет, а позже расстреляли. Он стал первым, но далеко не последним представителем руководства Наркоминдела, угодившим под каток репрессий. При этом он и сам, по всей видимости, помогал ГПУ в слежке за иностранцами, используя для этого и своих знакомых вроде уже упомянутого Б. Штейгера.

Литвинов много лет работал с Флоринским и высоко ценил его знание дипломатического протокола и умение сделать непростую жизнь дипломатов в Москве более комфортной. Многие нововведения они осуществляли вместе – например, в 1923 году Литвинов разослал во все советские представительства инструкцию о соблюдении дипломатического этикета, где говорилось: «Хорошим тоном советского дипломата должна почитаться безусловная скромность в костюме, в обстановке, в устраиваемых представительством приемах»[506]. Тогда же газета «Вечерняя Москва» устроила целую дискуссию о том, как должен одеваться советский дипломат. Участвовал в ней и Литвинов, писавший на страницах газеты: «Если бы советский дипломат, желая символизировать рабоче-крестьянский источник советской власти, явился бы к Керзону в рабочей блузе или крестьянской поддевке и смазных сапогах, «шокируя» (раздражая) при каждом посещении Керзона, то миссия нашего дипломата от этого вряд ли стала бы успешнее, а скорее наоборот»[507].

Дневниковые записи Флоринского, хранящиеся в Архиве внешней политики, рисуют удивительный мир дипломатической Москвы рубежа 1920-х и 1930-х годов, мало похожий на окружающую советскую жизнь. Западные дипломаты вели себя не так вызывающе, как Буллит, но тоже своеобразно. Например, первый французский посол в Москве Жан Эрбетт постоянно скандалил с женой: «Семейные драки супругов сделались достоянием широкой гласности, так как из французского посольства постоянно неслись вопли, привлекавшие внимание соседей, а бывали случаи, что Эрбетты в одном нижнем белье выбегали даже на улицу и продолжали там потасовку»[508]. Английский дипломат Хэнсон «напивается на приемах и непозволительно держит себя с дамами… Жену финского военного атташе он формально оскорбил, так что эта кроткая дама пригрозила ему финским ножом (которого по счастью при ней не оказалось)»[509]. А японский военно-морской атташе Кисабуро Коянаги в 1928 году после публикации в той же «Вечерней Москве» фельетона о его пьяных оргиях сделал харакири и был сожжен в первом московском крематории.

В дневниках Флоринского можно найти добрые слова в адрес Айви Литвиновой, взявшей на себя общение с женами дипломатов, которые во внешней политике порой почти так же важны, как их мужья. Заведующий протоколом писал: «Поддержание отношений по дамской линии… лежало почти исключительно на А.В. Литвиновой». «Чайные журфиксы» дома у Литвиновых проходили до тех пор, пока семья не переехала в Хоромный тупик, а потом под ее же руководством проводились Флоринским в особняке НКИД на Спиридоновке. Там вместе с иностранцами бывали такие видные деятели советской культуры, как В. Немирович-Данченко, В. Мейерхольд, А. Таиров, Б. Пильняк. Правда, каждый раз список советских гостей утверждался в ГПУ, и среди них обязательно были стукачи, доносящие о ведущихся на «журфиксах» разговорах. Литвинов наверняка знал это, поэтому на мероприятия супруги не ходил.

В 1929 году дипломаты пожаловались, что мало двигаются и не дышат воздухом, и Флоринский с разрешения Литвинова открыл для них «летний клуб» с выездами за город, купанием и катанием на лодках в Серебряном Бору. Послы и их жены играли в теннис, «ездили верхами» в Петровском парке, те, кто помоложе, водили машину. Но чаще, конечно, дипкорпус встречался на приемах, которые в конце 1920-х устраивались на той же Спиридоновке. Посол Латвии в Москве в 1923–1929 годах Карлис Озолс так описывал их в мемуарах: «Часто устраивались большие вечера, званые обеды, концерты, что тоже помогало нашему сближению. Это было не только развлечением, но и необходимостью. На подобных приемах иностранные представители легче всего могли встречаться с руководителями и чинами НКИД и других советских учреждений. Те охотно откликались на наши приглашения. Подавались лучшие французские вина, шампанское, деликатесы, национальные блюда. Прельщали не только щи с кашей, но и русская черная икра, балыки, осетрина»[510].

Обычно именно Литвинов играл роль хозяина на этих приемах. Как добрый (а иногда и недобрый) волшебник, он встречал всех дипломатов и просто знатных иностранцев, приезжавших в то время в Москву, и запечатлен в их воспоминаниях. Типичный пример – итальянский писатель Курцио Малапарте, посетивший советскую столицу весной 1929 года – тогда он был сторонником фашизма, но позже стал коммунистом. Сохранив острый глаз и журналистское чутье, он описал Литвинова в книге «Бал в Кремле». Нарком представлен не таким элегантным, как «нарумяненный и напудренный» Флоринский или Карахан – «самый красивый мужчина в Европе», – но весьма умным и язвительным человеком. Допускающим, правда, довольно странные суждения об искусстве, например: «Чайковский – это Тургенев в музыке». Про Троцкого он будто бы сказал: «Останься он у власти, он бы забальзамировал