Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V

Странный незнакомец снова сунул руку в портфель и вынул оттуда узкую красную чековую книжку, на первой странице которой я увидел свое имя и весьма крупную цифру.

— Послушайте… я даже не знаю вашего имени… Кто это мы, от имени которых вы говорите?

— Мы — это сильные мира сего, а я — скромный поверенный их сокровенных желаний, так сказать, велений сердца.

Я рванулся вперед с радостной и благодарной готовностью.

— Так чего же вы хотите? Чем должен я заняться в Берлине?

Проповедник с достоинством откинул голову назад и минуту смотрел на меня спокойным, благожелательным взором. Наконец, не улыбаясь, ответил одним словом:

— Порнографией.

— Порнографией! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

Я откидывался на спину и снова поднимался, чтобы вытереть слезы, кончал смеяться и начинал снова. Это была нервная разрядка после напряжения этих трудных дней. Человек в черном поднялся, налил стакан воды, поставил его у моего изголовья и снова сел. Наконец, смех иссяк, и я смолк в изнеможении.

— Это гнусное предложение делает мне сэр Ганри?

Незнакомец покачал головой.

— Вы сказали это, а не я.

— Вами сделан деликатный намек. И только.

Мы помолчали. Потом я почувствовал прилив ярости.

— Да как вы смеете, — начал я грозно, но незнакомец спокойно взял меня за плечи.

— В состоянии ли вы, молодой человек, уважать положение в обществе или высокий уровень культуры? Вы уважаете, не так ли? Ну, так вот, что вам я скажу, коллекции порнографических книг, картин и предметов председателя Совета министров Франции и Кавалера Ордена Почетного Легиона мсье Гастона Думерга и великого писателя, гуманиста Анатоля Франса оцениваются в три миллиона франков. Доброе и злое неотъемлемо присуще всем людям, но деньги и уровень культуры облагораживают самую низменную страсть, — он сделал внушительную паузу. — Мы не собираемся платить вам большие деньги за производство грязных и грубых открыток, оскорбляющих хороший вкус. Они стоят гроши. От вас требуются произведения высокого искусства, но несколько необычно ориентированные. Заметьте: несколько необычно — и всё! Будьте художником и всегда оставайтесь только художником. Станьте новым Зичи, но более оригинальным и фантастичным! Отнеситесь к этому заказу как к любому другому, выполните его честно и потом сразу и на всю жизнь забудьте о нем — переезжайте в Париж и начинайте работать над той вещью, которая вам принесет, я надеюсь, славу и бессмертие!

Мягкий голос журчал как ручеек, успокаивая и усыпляя бдительность. Но я не хотел сдаваться.

— Но все же скажите, что позволило вам, торговцу порнографией, выбрать именно меня?

— Потому что вы уже попробовали свои силы на этом поприще, и я оценил вас по достоинству.

Человек в черном в третий раз полез в свой портфель и вынул два номера журнала «Merry Picturegoer». В Америке издаются журналы, прикрывающиеся искусством, а на самом деле являющиеся скрытой порнографией: в них скабрезность и эротизм точно доведены до пределов, разрешаемых законом. В этих роскошно издаваемых журналах есть реклама и объявления, приспособленные к вкусам читателей. Незнакомец открыл и показал мне две моих работы. Я густо покраснел и опустил голову.

— Подыскивая кандидата, я наткнулся на ваши рисунки и обратил на них внимание. Если дать вам руководство, то из вас выйдет толк, — объяснял человек в черном, — ведь я еще только собираюсь торговать порнографией, а вы уже давно к этому делу приступили и совершенно напрасно теперь пятитесь назад и делаете невинное лицо.

Он сложил в портфель мемуары сэра Ганри, два номера проклятого журнала и чековую книжку, встал передо мною и, глядя сверху вниз, закончил.

— Я полагаюсь на ваше благоразумие и преданность Новому Слову. Не мучайте себя вздорными соображениями морали, будьте Святым Простофилей! Вот мой номер телефона и монетка на автомат. Ровно через три дня звоните в 10 часов утра. Предположим, что меня зовут Вилем ван Аалст.

Положив на стол бумажку и монетку, незнакомец отвесил глубокий поклон и вышел.

Три дня и три ночи безумия!

У меня остались две банки консервов и кусок хлеба, трое суток я не выходил из дому. Помню эти дни, когда я бегал из угла в угол, сжимая кулаки и громко бросая кому-то проклятья, помню ночи, когда, не раздеваясь, лежал на постели, скрестив руки под головой, и глядел широко открытыми глазами в темноту.

На кой черт и кому именно сдалась моя моральная чистота?!

Бухгалтеры, пишущие историю искусств, уже разнесли по соответствующим графам моральные изъяны великих творцов прекрасного. Один занимался педерастией, другой якобы жил с собственной сестрой, третий болел сифилисом. Ну и что? История давно перешагнула через наполненную пакостями бухгалтерскую книгу личных недочетов, а великие произведения живут в сердцах миллионов людей, которые благословляют имена их творцов! Жалкие и порочащие сведения о личной жизни великих людей искусства смываются временем! Так на кой же дьявол мне так мучиться из-за чистоты своих рук?! Миру нужны не чистые, а умелые и преданные руки! Нужно свести сложную нравственную проблему к простому вопросу — быть или не быть моей огромной и тщательно написанной картине?

— Быть, несмотря ни на что! Да здравствуют Святые Простофили! — твердо сказал я себе, опуская в автомат оставленную незнакомцем монетку и набирая заветный номер.

В Берлине я остановился в самой фешенебельной гостинице города. В нескольких газетах в отделе хроники появилась заметка: «Прибыл мистер Гайсберт ван Эгмонт, известный американский художник и декоратор. Мистер ван Эгмонт будет изучать готическое искусство Германии и северных стран».

Неделю я шлялся по ночным кабакам, а днем спал. Затем появился неизвестный по кличке ван Аалст и повез меня в мою новую квартиру. В те годы старая берлинская знать уже разорилась, и чудесные квартиры стояли пустыми, напрасно взывая к прохожим огромными наклейками на зеркальных окнах. На тихой и фешенебельной улице между Штейн-плат и Курфюрстендаммом ван Аалст подвел меня к солидному подъезду и массивной двери с медной дощечкой «Г. ван Эгмонт. Художник, декоратор и совладелец Голландско-Американской компании архитекторов и декораторов».

Квартира оказалась старинная, барская. Не снимая шляп, с сигаретами в зубах мы обошли комнаты. В кабинете ван Аалст показал мне груду книг по вопросам внутреннего убранства, архитектуры и прикладного искусства. Потом рука в черной перчатке небрежно выдвинула ящик письменного стола: там лежали конверты и бумага с фирменным знаком — скрещенными флагами Соединенных Штатов и Нидерландов и вензелем «Ад».