Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль: Власть воображения

Ознакомительный фрагмент

Нашелся и еще один талант, причем почти что случайно: в течение первых трех триместров в Хэрроу юный Уинстон прозябал в самом низшем классе среди самых неспособных учеников, но этих тупиц следовало чем-то занять, пока гордость колледжа углубляла знания греческого и латыни, поэтому двоечников препоручили преподавателю английского языка (родной речи) мистеру Сомервеллу. Как вспоминал Уинстон: «Его задачей было преподавать самым глупым ученикам самый несущественный предмет – как писать по-английски, всего-то. И он знал, как за это взяться, он учил так, как никто и никогда. Именно на этих занятиях я усвоил строение английской фразы, а это дело благое». Навык оказался крайне полезным: Уинстон быстро сообразил, что его просьбы к родителям прислать денег чаще достигали цели, если были написаны на безупречном английском. В них теперь можно было найти выражения вроде «да не откажет господин Казначей в милостивом предоставлении субсидий» или «по здравом размышлении ассигнования надлежит сохранить за бенефициаром». Впрочем, английскому языку находилось и иное применение: так, Уинстон заключил взаимовыгодное соглашение с учеником выпускного класса, постигнувшего все премудрости латыни, но не умевшего писать сочинения на родном языке; теперь один диктовал другому сочинения на английском, а тот переводил на латинский фразы из заданных упражнений. Наконец, Уинстон опробовал перо журналиста, направив несколько заметок в школьную газету «Хэрровиан» под псевдонимами Junius Junior («юный Юний») и De Profundis («из глубины души»). Стиль – классический, тон – полемический, юмор – язвительный, все в точности как в выступлениях лорда Рэндолфа Черчилля перед палатой общин, что не случайно. Естественно, Уинстон с гордостью отправляет опубликованные заметки своему отцу, и лорд Рэндолф иногда снисходит до того, чтобы их прочитать…

На самом деле Уинстона никогда не переставляли восхищать и манить две вещи, причем обе считались в Хэрроу самыми что ни на есть презренными. Первая – политика. Во все времена она занимала в семье даже слишком большое место. С детских лет, проведенных Уинстоном в замке Бленхейм, она была главной темой разговоров, что вели за столом старого герцога Мальборо, его дедушки. Приверженность к семейной политической традиции и партии консерваторов была такова, то Уинстон написал в «Мемуарах»: «В 1880-м [ему тогда не было и шести] нас всех отстранил от власти Гладстон». Маленький Уинстон восхищается Дизраэли, всей душой ненавидит Гладстона и с десяти лет жадно читает газеты, чтобы быть в курсе всех перипетий политической борьбы. Само собой разумеется, он очень внимательно следит за восхождением своего отца, заполняет целые альбомы посвященными ему газетными вырезками и карикатурами, а письма к матери часто заканчиваются фразами вроде: «Надеюсь, что консерваторы возьмут верх. Что вы думаете по этому поводу?» и еще: «Я счастлив узнать, что папу избрали в Паддингтоне с таким большим отрывом». Зная, что отец живет одной лишь политикой, одиннадцатилетний мальчишка пишет ему: «Надеюсь, что ваша речь в Брэдфорде будет иметь не меньший успех, чем ваше выступление в Дартфорде». Он знает наизусть все речи отца, и дело здесь не только в феноменальной памяти, но и в искренней страстной привязанности; достаточно вспомнить его бурные кампании в поддержку «Лиги первоцвета» во время выборов 1886 г. Возвращаясь из Хэрроу на каникулы, Уинстон нередко встречает политических друзей своего отца, таких как Джон Горт или сэр Генри Драммонд Вольф, и с обожанием слушает их рассказы о последних парламентских баталиях. Кроме того, Эдуард Марджорибанкс, его дядя[14], был не кем иным, как «главным врагом» – вождем либеральной фракции в парламенте и доходчиво объяснял юноше политические взгляды противоборствующей партии. Наконец, стоит упомянуть о любовниках матери, благодаря которым Уинстон мог воочию и из первых рядов наблюдать многие значимые события своего времени: принц Уэльский приглашает его на королевскую яхту, когда в 1887 г. на ней празднуют юбилей королевы Виктории; четыре года спустя граф Кински, любимец матери (самый любимый из любовников), берет его с собой в «Кристал-Палас» встречать кайзера Вильгельма II, прибывшего с визитом. В следующем году он мог встретить за отцовским обеденным столом многих самых выдающихся политических и государственных деятелей: Бальфура, Чемберлена, лорда Розбери, Герберта Эскита или Джона Морли. Он отправится в палату общин, где будут вестись яростные дебаты, чтобы прежде всего послушать отца, но также и Остена Чемберлена и даже своего старого недруга Гладстона, «большого белого орла, свирепого и в то же время великолепного», который, к большому удивлению, вызовет у него восхищение. Будут и другие неожиданности, как, например, когда депутат от либералов спустя всего несколько минут после крепчайшей перебранки с его отцом представится Уинстону и очень любезно поинтересуется, что юноша думает об этих дебатах… Как видим, Уинстон Черчилль еще до совершеннолетия неплохо и очень предметно узнал английскую политическую жизнь. У него родилось тайное желание в свою очередь войти в парламент, чтобы сражаться плечом к плечу с отцом, как Остен Чемберлен и Герберт Гладстон, и вот тогда Рэндолф Черчилль, наконец, сможет поверить в сына, сделать его своим помощником, союзником и, возможно, когда-нибудь даже другом… «Мне казалось, – напишет впоследствии Уинстон, – что вот он – ключ ко всему, или почти ко всему, ради чего стоило бы жить…» В апреле 1891 г. Рэндолф уехал в длительную поездку по Южной Африке. Он рассчитывал поправить здоровье, а также поохотиться и вложить деньги в шахты. «Дейли джиогрэфик» выплатила ему солидную сумму под обещание написать подробные отчеты о своих дорожных впечатлениях, которые впоследствии были опубликованы как серия очерков в нескольких номерах газеты. Вернувшись в Лондон в январе 1892 г., он снова с головой ушел в бурлящий политический водоворот. Сын радовался его успехам: «Полагали, что он быстро вернет себе позиции в парламенте и своей партии, утраченные в результате отставки шесть лет назад. Не было человека, кто разделял бы эти надежды более пылко, чем я».

Но у нашего школяра была и вторая страсть, проявившаяся еще раньше любви к политике, – оружие и армия. С ними связано одно из самых первых воспоминаний детства, восходящее к 1878 г. Это было в Ирландии, во время открытия его дедом, вице-королем, статуи лорда Гуга: «Я помню большую темную толпу, всадников в красивой униформе, канаты, натягивавшие коричневое с искрой полотно, и старого герцога, моего великолепного деда, обращавшегося к толпе громким, командным голосом. Я даже запомнил одну фразу: “…и залпом всесокрушающего огня он скосил вражеские ряды”. Я отлично понимал, что он говорил о войне и сражениях и что “залп” – это когда солдаты в черных шинелях с грохотом стреляли в Феникс-парке, где я их часто видел, когда няня водила меня на утреннюю прогулку. Таково мое первое четкое воспоминание».