Владимир Логинов - Тени Сталина

— Даже во сне защищать?..

— И все время защищаю. То пистолет не стреляет, то рука не поднимается. Страшное дело… А Шверник изумительный человек был. Не знаю, как Хрущев его подбил, что он его поддержал, но меня это поражает…

— А Лаврентий Иванович Погребной был замом Шверника?

— Да. И самым верным помощником, его правой рукой.

— А он знал вашего отца?

— Конечно. И знал о подарке, который однажды Сталин преподнес моему отцу.

— О каком подарке?

— Это было в 1940 году. Ночью отец отвез Виссарионовича, наверное в час или два, и вернулся с каким-то свертком. Разбудил нас и развернул этот сверток. В нем был наподобие перочинного складной нож огромного размера, примерно около восьмидесяти—девяноста сантиметров, великолепной работы, антикварный. На лезвии было что-то написано по-испански. Как выяснилось, он был изготовлен в Толедо, а к Иосифу Виссарионовичу его привезли в качестве подарка от председателя совета министров Испании Нарго Кабальеро, который в тридцать шестом году вел войну с генералом Франко. А как известно, мы Кабальеро помогали, от нас там даже летчики воевали и было много других военных советников. Рядом с этим ножом лежал изумительной красоты маленький нож, в виде кортика, предназначенный для резки канцелярской бумаги. И еще маленькая золотистая пепельница из бронзы в форме вазы высотой около пятнадцати сантиметров. Эти три предмета Сталин преподнес отцу во время ужина с ним вдвоем. Как рассказал нам отец, они пили маленькими рюмками слабое вино, Сталин вдруг встал и, бросив: «Саша, подожди», — ушел. Вскоре он вернулся и принес эти три предмета, сказав, что он получил их в подарок от Нарго Кабальеро в знак благодарности за помощь Испании в борьбе против Франко. Вручая их моему отцу, он произнес примерно следующее: «Саша, наше детство прошло вместе, и я не могу забыть те далекие годы, и особенно Гори. Я преподношу тебе эти предметы в знак памяти о наших детских годах. Прими их, пожалуйста, и пусть они будут данью уважения нашей дружбе тех памятных лет. Пусть они всегда напоминают тебе Горийскую крепость — место, где мы родились. Надеюсь, они вызовут в тебе те же чувства, которые испытываю я, глядя на тебя, когда вспоминаю детство. Пусть они напомнят тебе наших предков и тех, кто тогда окружал нас. Это Екатерина Георгиевна — моя мать, это Яков Георгиевич Эгнаташвили — твой отец, это Василий Яковлевич Эгнаташвили — твой брат». После этих слов он передал эти вещи, чему отец был безгранично рад, не столько из-за их ценности, сколько оттого, что принял их из рук самого Сталина. Из этих ценностей у меня остался только большой нож, который храню у знакомых, так как боюсь, как бы кто не разнюхал о нем и не украл его. И сколько я себя помню, Сталин всегда выражал любовь к моему деду, отцу и дяде. И отец был предан ему до гроба и, можно сказать, жил его жизнью.

— С Ворошиловым часто приходилось видеться. Он несколько лет подряд отдыхал со Шверником вместе. Часто приходил к нам. Честно говоря, я не любил, когда он приходил. Его-то я уважал, и сейчас уважаю, с большой любовью вспоминаю, а не любил, потому что знал, что нам надо будет идти километров двадцать пять, а то и больше. Ведь от сталинской дачи они пешком доходили до Ахуна (гора в Сочи. — В. Л.), поднимались на Ахун, одиннадцать километров подъем и одиннадцать спуск, и обратно шли почти до сталинской дачи, только у сталинской дачи садились в машину. Так что это если по прямой идти — двадцать пять километров, а я начальник охраны, я чаще всего разговаривал с ними, со Шверником и Ворошиловым, который очень общительный был, очень любил почему-то меня и беседовал со мной долго и много… Но ведь я делал не двадцать пять километров, а так — иду, иду, с ними разговариваю, потом пойду посмотреть направо, налево, вперед, как охрана идет… Как обеспечивают безопасность вокруг наши ребята. Охрана все время шла…

— И охране доставалось!

— И охране доставалось, конечно, так как если Шверник с Ворошиловым делали двадцать пять километров, я делал тридцать — это уж наверняка, если не с гаком… Ворошилов интересный человек был. Он на украинском языке декламировал Шевченко. Я не знаю украинского языка, но у меня слезы лились, как он хорошо декламировал! Талантливый человек был. Интересный случай раз у меня с ним произошел. Мы как-то пошли в сторону Адлера, прошли сколько-то, посмотрели в сторону Мацесты, там долина проходит. Ворошилов и говорит: «Вот там что за ущелье?» Спросил своего начальника охраны. Тот говорит: «Это Мацеста, товарищ маршал». Огляделся, на меня посмотрел: «А ты как думаешь? Ты кавказский человек». Я говорю: «Нет, это еще не долина Мацесты. Мацеста дальше должна быть». — «Хм, а вот я думаю, что Мацеста». Я говорю: «Нет, не Мацеста». Посмотрел на Груздева, а Груздев был начальник охраны в Сочи, охранял всех членов Политбюро, которые приезжали в Сочи и отдыхали… «Как ты думаешь, — спрашивает Ворошилов у Груздева, — вот эта долина какая?» Тот слыхал наш разговор. «Мацеста, товарищ маршал». Ворошилов на меня посмотрел: «Ну а теперь ты что скажешь?» — «Нет, это не Мацеста». — «Пойдем туда!» Пошли. Он держит самшитовую палку, а я бамбуковую. Идем как туристы. Он говорит: «Теперь ты не разубедился?» — «Нет, это не Мацеста». — «Давай спорить. Давай договоримся: если это Мацеста, я тебя вот этой палкой огрею, если это не Мацеста — ты окажешься прав, — ты меня огрей по спине своей палкой». Я говорю: «Хорошо». Что я мог сказать? Дошли, и видно, что это не Мацеста. Груздев признал, его начальник охраны признал, что я был прав, что это не Мацеста. Ворошилов повернулся ко мне, нагнулся и говорит: «Ну, бей!» Я стою, не знаю, что делать. Он еще раз повторяет: «Бей!» Я взял свою палку и в овраг выбросил. Потом говорю: «Нечем». Он говорит: «Бей моей». Я говорю: «Нет, мы же договаривались — вы своей, я — своей палкой».

Пошли дальше, встретили матроса, разговорились. Этот матрос не узнал ни Шверника, ни Ворошилова. Ворошилов сказал, что мы, дескать, орлы, а матрос говорит: «Вы не настоящие орлы, а орлы, у которых из хвостов выдернули все перья». Ворошилов смеется, Шверник смеется. Потом сколько раз встречались в Кремле, Ворошилов напоминал Швернику: «Шверник, помнишь, какой ты орел?»… А к Ворошилову мне пришлось однажды обратиться с просьбой… Я учился в Академии общественных наук заочно, а ВПШ кончил вместе с Фурцевой в 1949 году. В 1934 году Военную академию. Так вот когда я в 1949 году ВПШ кончил, поступил в Академию общественных наук, на Садовой. Когда Сталин умер, я уже сдал кандидатский минимум, оставалось язык только сдать… А тема у меня была такая: «Роль товарища Сталина в создании Советской Армии». У меня был руководитель Костомаров. Когда это случилось, Берия снял меня с работы и направил в Молдавию. У меня было тогда десять дней на сборы, и я подумал: «Зачем мне ехать в Молдавию, лучше совсем я уйду из органов, окончу Академию и перейду на другую работу». Поэтому я пошел к Ворошилову, позвонил его помощнику, тот меня сразу принял, сейчас же выписал пропуск, и я поднялся к маршалу. Принял меня Ворошилов очень хорошо, я ему: так и так. Он тоже, между прочим, хотел позвонить Берия, я его просил: «Климент Ефремович, не надо. Как есть, так пускай и будет. Мне надо одно — чтоб меня с заочного отделения перевели на очное. Жить-то надо — семья, дети». Он поднял трубку и позвонил Поспелову. Честно говоря, мне неудобно было сидеть и слушать, когда он меня характеризовал. Он сказал: у меня сидит такой-то и просит, чтоб его с заочного отделения перевели на очное. Потом положил трубку и говорит: «Как мне сказал Поспелов, ты можешь считать, что уже переведен, но на всякий случай позвони еще мне». Я после звонил, звонил, а его все нет, нет…