Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

трутней, вертелась толпа придворных дам и мужчин: они шептались, шаркали, любезничали, волочились с видом деловой важности, очевидно, воображая, что отправляют службу отечеству. «Да, Господа, — подумал я, — это ваше дело. Вы всегда у места там, где нечего делать». Как суетятся они, какая озабоченность во взглядах, какое самодовольство на лицах! О, это великие люди… при похоронах царей.

Выходя из крепости, я взглянул на решетчатые окна тюрем. И там те же могилы! Бедные страдальцы! Ах, если бы и вы умели, как те, другие, находить удовлетворение в самодовольстве: ведь оно способно скрасить самый ад, имея в него доступ. Ваши счеты с сердцем, конечно, могут дать вам полное удовлетворение, но счеты с разумом, пожалуй, дадут в итоге горький осадок недовольства и сомнений. И праведник, если хочет действовать, должен быть мудр, ибо праведник без мудрости — бессильное дитя…

26 июня 1826 года

Два дня на этой неделе я провел с редким удовольствием. В четверг, по окончании лекций, в 12 часов, я с двумя ближайшими из моих товарищей, Михайловым и Делем, отправился на дачу, за Лесной корпус, к третьему, студенту же, Армстронгу. Он был именинник, и мы дали ему слово провести этот день с ним. Шли мы туда в отличном настроении духа. Между нами не прерывалась одушевленная беседа. Мы говорили о разных отвлеченных предметах с полным сочувствием и гармонией в мыслях и не заметили, как очутились у порога дачи, где были радушно встречены семейством Армстронга. Нас уже ожидал сытный обед. Усталые от продолжительного пути и сердечных излияний, мы быстро уничтожили его. После обеда настали сельские удовольствия: мы бегали, шутили, смеялись, катались в лодке между хорошенькими островками на пруду. Михайлов превзошел сам себя в остроумии. Немного спустя к нам присоединились еще два товарища, студенты математического факультета. Общество наше сделалось шумнее, но менее приятно. Гармония была нарушена, и я ушел в себя.

Вечером все уехали. Я остался один с Армстронгом. Мы вышли в поле. Солнце в виде раскаленного шара спускалось на горизонте; лес подергивался туманом; предметы вдали постепенно исчезали, и звуки дневной суеты замирали. Люблю я эту торжественную тишину прекрасной летней ночи: она всегда отрадно, успокоительно на меня действует. Давно уже не наслаждался я близостью природы. Летние вечера для меня ничем не отличаются от зимних в душном каменном Петербурге. Они и в то, и в другое время года ознаменовываются для меня единственно необходимостью сходить вниз пить чай. Чистый, благорастворенный воздух давно не освежал моей крови, и я с жадностью глотал его. Запах молодых березок не может сравниться ни с каким ароматом, веющим от наших модниц и модников.

Долго бродили мы без цели и плана, забыв о лекциях и ежедневных заботах, не поминая прошлого, не думая о будущем, довольные собою и всем миром. Нечасто удается мне до такой степени забываться в настоящем, но чем реже такие минуты, тем глубже от них след…

Домой мы пришли после одиннадцати. Нам подали ужин: кусок холодного жаркого и горшок кислого молока, называемого простоквашею. Последняя мне пришлась особенно по вкусу: она напомнила мне домашние ужины и обеды, где молоко в разных видах всегда играло главную роль. Мать моего товарища была так ласкова, приветлива, даже нежна, что я чувствовал себя совершенно легко и свободно. Тихий, здоровый сон заключил этот приятный день, какого я уже давно-давно не испытывал.

На следующее утро, тотчас после чаю, мы опять отправились бродить по окружным полям. К нам присоединился товарищ Чивилев, общество которого нам было приятно и не внесло, по-вчерашнему, разлада в мое праздничное настроение духа. Итак, весь день опять прошел в прогулках. Вечером мы ходили пить чай в маленькую деревушку верстах в двух от дачи Армстронга. В поле у стройной березы, под синим шатром неба, был поставлен столик: мы уселись вокруг, и время пролетело незаметно в оживленной беседе. Солнце, склоняясь к западу, наконец напомнило нам, что пора и домой.

На другой день, после утреннего чая, я вместе с Чивилевым отправился в Петербург пешком же. Госпожа Штерич встретила меня ласково, заметила, что соскучилась без меня, и прибавила, что через четыре дня уезжает в Москву… У нас начались каникулы, но дела пропасть. Надо привести в порядок одни лекции и составить другие, например по богословию и истории философии. А тут еще французский и латинский языки…

30 июня 1826 года

Я получил печальное известие с родины. Брат мой, Григорий, недавно женился, и так хорошо, что с его женитьбой значительно улучшилось и матушкино положение. Это было большим для меня успокоением: она могла, наконец, отдохнуть от забот о насущном хлебе для своей семьи. Но вдруг получаю известие, что в селе Алексеевке, куда переселился брат в дом, полученный им в приданое за женой, пожар истребил триста семьдесят дворов. Я трепетал за брата, но все еще надеялся, что беда не коснулась его. Теперь нет больше сомнений: дом и все имущество его сгорели. Таким образом, благополучие нашего семейства было опять только мимолетным сном.

3 июля 1826 года

Вчера, в 12 часов ночи, г-жа Штерич вместе с сыном отправилась в Москву. Она оставила мне много поручений и дала доверенность на ведение разных ее дел. До сих пор отношения наши очень хороши. Сына же ее я положительно полюбил. Молодой человек платит мне тем же, с оттенком уважения, что значительно облегчает мою задачу с ним. Таким образом, нравственное мое положение здесь вполне удовлетворительно, о материальном же стараюсь как можно меньше думать…

19 июля 1826 года

Был у В. К. Елпатьевского, кандидата, преподающего нам теорию уголовного права. Я составил план диссертации «О происхождении и сущности права наказания» и дал ему оный на рассмотрение. Сегодня поутру, от восьми до двенадцати, мы вместе занимались обсуждением этого предмета. Елпатьевский хвалил связность моего плана, порядок мыслей, но вооружился против начал, какие я принял за основание, говоря, что эти начала Шеллинговы, а Шеллинг ни к чему не ведет, как только к превыспренним поэтическим парадоксам. Я защищал свои положения, и мы долго блуждали в лабиринте метафизики.

8 августа 1826 года

Услышал я от Армстронга, которому сказывал Михайлов, о напечатании в «Сыне отечества» моего сочинения под заглавием: «О преодолении несчастий», которое было мною в октябре прошлого года отдано в цензуру. Последняя, по тогдашним обстоятельствам, долго не пропускала его, и оно теперь только явилось в свет.

Возвратясь с дачи, я поторопился достать 12 N «Сына отечества» и