Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции - Константин Эрвантович Кеворкян

улице Рымарской убийств отсиживались в заброшенном пионерлагере на Полтавщине.

Спустя год один из тех неонацистов, руководитель информационной службы «Азова» Степан Байда рассказывал интернет-каналу UKRLIFE.TV: «То ли руководство наше как-то вышло, то ли нам предложили власти. Подробностей не знаю… Но тем не менее, контакт уже с руководством страны появился…».

Самое тяжёлое было ещё впереди.

Весна 2014-го

I

Цветочный аромат густо вливался в открытое окно и рождал расслабленные приятные видения, пока в спокойный сумрак маленького двора не стал проникать неясный сторонний шум.

Наконец стало отчётливо слышно: по нижней улице ползет очередное шествие националистов. Их самих не видно, но чуть дальше по склону – на оконных стеклах домов и в низеньких городских облаках – заметались огни горящих факелов, и все отчетливей доносился накатывавшийся многотысячный рык:

– …Украина! – зачинал мегафон.

– Понад усэ!!! – ревела толпа. – Москалив!.. – заходился мегафон.

– На ножи!!! – подхватывала толпа. И с новыми силами:

– Слава нации!..

– Смэрть ворогам!!!

Эхо гулко разносило рявканье по замершему городу, отблески десятков факелов играли в окнах ярче и злее, и даже запах факельной гари оказался заброшен в дворик порывом вздорного ветра. А потом – побыв несколько минут где-то рядом – огненные сполохи, сиплые крики и шум толпы стали не торопясь, по-хозяйски удаляться, медленно угасая за поворотом соседних улиц. Да едкая гарь, цепляясь за вечерний туман, еще некоторое время висела в воздухе. Пока не растворилась в тишине наступившей очень темной, черной ночи.

II

Сначала я подумал, что впереди случилось серьезное ДТП. Автомобильная тянучка медленно объезжала какое-то еще невидимое препятствие на узкой улице. Скорость упала почти до пешеходной, и я опустил тонированное стекло, чтобы лучше увидеть случившееся – может, позвонить коллегам и вызвать телерепортеров? Подъехав поближе, я понял, что это не обычная авария.

На противоположной стороне улицы стояла недорогая импортная малолитражка с разбитым вдребезги ветровым стеклом. На водительском сиденье сидел окровавленный мужчина, кровь густо заливала его лицо, ион, прикладывая к нему руки, будто умываясь, пытался кровь остановить. Вокруг машины металась растерянная женщина, наверное, его жена: «Вызовите скорую, помогите!» – кричала, она, обращаясь к окружающим. «Уже вызвали!» – хмуро отвечали ей с тротуара. «За ленточку, за георгиевскую ленточку стекло разбили и водителя избили», – громко сообщал кто-то из очевидцев в телефонную трубку. А в отдалении, в лоскутной тени деревьев кучковались человек пять с увесистыми битами и нарочито громко смеялись, видимо, смакуя детали нападения. Особый смех у них вызвала беспомощно мечущаяся хозяйка разбитой машины.

Пробка закончилась, никому звонить я не стал. Репортёры приехали самостоятельно: вечером в местных новостях я видел сюжет о том, что водитель своей ленточкой на автомобиле сам спровоцировал столкновение с патриотически настроенной молодежью.

III

Он мне позвонил в апреле – события на Восточной Украине уже начали окрашиваться кровью. В феврале, после стрельбы на майдане мы с ним почти поругались, ибо у каждого была своя точка зрения на произошедшее. Потому его звонок стал неожиданностью:

– Я хочу приехать и во всем разобраться.

– Разумеется, приезжай, – ответил я.

Встретились мы сдержанно. Каждый был готов спорить и доказывать свою правоту. Осторожно, стараясь ненароком не оскорбить друг друга, мы говорили о происходящем. И ему, и мне было понятно, что действует сторонняя сила – направляющая и убивающая, но мы расходились в объяснениях её появления. Наша аккуратность в беседе диктовалась чувством страха: буквально одно неосторожное слово, и многолетняя дружба будет разорвана, выброшена на свалку, как старая рваная тряпка.

– Это страну уже не сшить, надо разводиться! – мне показалось, что я ослышался. Что говорит ярый патриот, плоть от плоти Майдана, один из его главных идеологов?!

– Но ты же побоишься об этом написать…

– Не побоюсь, – запальчиво выкрикнул он. И дальше уже не сдерживаясь:

– Но, предупреждаю, если «твои» пойдут дальше, я возьму в руки оружие и буду стрелять!

На последнем слове он сорвался почти в писк и закашлялся.

На прощание мы молча обнялись. В стране начиналась гражданская война.

IV

Почти тридцать лет назад, когда только начиналась «андроповщина», чрезвычайно популярен стал анекдот – диктор советского телевидения поздравляет граждан СССР в канун новогоднего праздника: «Уважаемые товарищи, поздравляю вас с Новым… 1937 годом».

В 1984 году я был слишком юн для истинного понимания, что такое на самом деле пресловутый «тридцать седьмой год» – тема сталинских репрессий в советских школах почти не изучалась, а родители помалкивали. Так, дедушка кое-что обронил. Но я помню холодный генетический страх, которым пахнуло на меня от мрачного анекдота, от этого юмора висельников.

И вот на дворе год 2014, прошло три десятка лет. Я, идя по крымскому нарядному Партениту, вдруг поймал себя на мысли, что бреду мрачнее тучи в этот яркий нежаркий весенний день: не радовала Медведь-гора, не любовали глаз стройные кипарисы, я шагал сквозь ласковый мир и не замечал его. Мне было страшно. Получив утреннюю порцию новостей о том, что происходит на родине – о новых трупах, о безумии политиков, о всевластии неонацистов – я вдруг исчерпал лимит философского спокойствия. Шесть месяцев революционного психоза и новые аресты знакомых мне людей сделали свое дело. Я испугался.

Как быстро народ превращается в толпу, как особи, считающими себя образованными и интеллигентными, легко готовы предавать других людей и прославлять людоедство! И бесконечные, исполненные лживого патриотизма доносы. Доносы в социальных сетях, публичные доносы с экрана, тайные доносы на раскалившиеся телефоны спецслужб… Вакханалия стукачества.

Страна идет к войне – весь мой опыт и чувства вопили о том. И скоро возвращаться из безопасного Крыма, от бирюзового моря в сумрачную неопределенность. Я пытался собрать все свое мужество, но страх перехватил дыхание, и я не мог его преодолеть. Не мог признаться самому себе в том, что боюсь Неизвестности, и бежать некуда. Страшное чувство тридцать седьмого года. От старого полузабытого анекдота, который я считал давней историей, повеяло скорым будущим.

Пытаясь найти успокоение, я пошел к морю. На море стоял небывалый штиль. Ни ветерка, ни волны, ни шероховатости – просто чистая холодная гладь. Словно через увеличительное стекло были даже видны мельчайшие камешки на дне… Только будущего было не видать.

V

Я ехал поездом в Москву и очень переживал, не возникнет ли проблем на границе? В Харькове люди митинговали, на Донбассе люди стреляли, в Одессе людей жгли. Однако границу я пошел на удивление спокойно – обычная неприятная процедура сверки гражданина и его изображения: многозначительное топтание пальцами по клавиатуре, будто в этом электронном устройстве и таится вся правда обо мне.