Нина Бродская - Хулиганка

Это были первые удары закулисной эстрадной борьбы и жизни, которой я даже и не могла себе представить, и первые разочарования. Шло время. Я росла и потихоньку приобретала некоторый сценический опыт. Стала серьезно готовиться к вечернему выступлению, в чем дядя Эдди мне много помогал, порой часами занимаясь со мной, показывая, куда я должна смотреть, как ходить по сцене и т. п. Однажды летом мы приехали на гастроли в город Херсон, где после концерта к нам за кулисы пришли артисты коллектива и сам Бен Бенцианов, который долго расхваливал меня Рознеру. К тому времени мне было семнадцать с половиной и я потихоньку начала превращаться из гадкого утенка в хорошенькую девушку. Ребята стали на меня засматриваться, а когда узнавали, что я еще и певица, отбоя не было!

В коллективе Бен Бенцианова был музыкант басист Виктор Понаровский. Вначале он повел себя по отношению ко мне по-родительски тепло, показал чудную песню на итальянском языке, хотел, чтобы я ее пела со своим оркестром, а потом признался в любви. Он был очень красив, умен и, понимая, что я для него совсем ребенок, боялся меня даже поцеловать, повторяя: «Как жаль, что тебе 17, а мне 37». Я получала от него много писем, в которых он писал мне о своих чувствах. Это были красивые письма, я их долго хранила у себя дома, не понимая толком, почему и зачем?

Рознер всегда планировал летние гастроли по Украине, где проживало много евреев. Он обожал говорить и петь на еврейском. Перед поездкой делал программу, в которой обязательно был цикл еврейской музыки. На Украине его любили, потому что он дарил людям радость, исполняя их любимую музыку, которую они ждали, и сопровождали все выступления бурными, нескончаемыми аплодисментами. Я вспоминаю город Черновцы, где за кулисы к нам пришла поблагодарить за концерт известная еврейская певица Сиди Таль, которая подарила мне красивый букет цветов.

Затем наш маршрут следовал в город-герой Одессу. Меня заранее предупредили: кто пройдет в Одессе, пройдет везде. Если одесситы полюбят, значит, будет слава, а если не полюбят, то закидают гнилыми помидорами. И привели примеры о нескольких известных артистах и ныне здравствующих.

Вечером летний театр парка «Шевченко» был полон. Нарядные, пышущие здоровьем одесситы, разговаривающие на непонятном для меня наречии, ожидали предстоящего концерта. Ну вот Гарри Гриневич в очередной раз вышел на сцену, и концерт пошел в заданном им направлении. Я не помню, в каком отделении и каким номером я шла, но помню, что оказалась на сцене. Несколько песен Рознера, а затем и «Тум-балалайка». Вам приходилось слышать гром среди ясного неба? Вот такой же гром услышала я. Еще несколько еврейских песен, и сцена была завалена цветами. Это был настоящий успех, который мне до того никогда не приходилось переживать. Весь город шумел о девочке, которая поет еврейские песни.

Вскоре в оркестре произошли некоторые изменения. Из оркестра ушла Лариса Мондрус. Сказать по правде, я была счастлива, некому будет теперь обижать меня, да и я сама чувствовала себя уже гораздо крепче и уверенней на сцене, а особенно после Одессы. В оркестре все были намного старше меня, и мне, конечно, не хватало общения со своими сверстниками. Но вот однажды в оркестре появился молодой парень, которому в ту пору было лет 26, и я неожиданно для себя в него влюбилась. Рознер очень ревностно отнесся к столь неожиданному для него повороту событий и отпускал всякие колкости в его и мой адреса, что нередко доводило меня до слез. Несмотря на то что физически я уже была достаточно зрелой, я так и не решилась на близкие отношения с этим музыкантом, хотя он этого очень ждал, и потом, уже через много лет, встретив меня, сказал, что жизнь его так и не сложилась из-за меня.

Оркестр — это прежде всего коллектив, а коллектив — это своего рода семья, ну а в каждой семье свои радости и свои неприятности. Вот об одном таком грустном случае я вам сейчас и поведаю.

Была у нас в оркестре одна танцевальная пара — Евгений и Галя Скуратовы. Оба красивые, молодые люди как будто были созданы друг для друга. Женя — высокого роста и хорошего телосложения, правда, слегка, как говорили артисты-балетники, тяжеловат для танца, но танец, который они исполняли, вполне импонировал его внешности и индивидуальности. Сюжет танца был таков: он выходил на сцену в рясе попа, потом появлялась красивая, с огромными глазами темпераментная Галя и совращала его. Это был очень красивый эстрадный номер, который пользовался успехом. И вот однажды, после очередных гастролей, Женя и Галя пришли в дом Жениной мамы, которая в ту пору сильно увлекалась алкоголем. У нее, то есть у мамы, был друг, которого она постоянно к кому-то ревновала. В очередной раз, хорошо приняв спиртного, она отправилась в спальню с ножом в руке и, решив, что там отдыхает ее друг, пырнула его ножом в горло, да так, что убила насмерть. Оказалось, что в спальне был не друг, а… Женя.

Долго я не могла забыть этот страшный случай.

Ну, а чтобы не было так грустно, расскажу о смешном. Была длинная зимняя гастрольная поездка, от которой все уже так устали, что начинали выть волком. Устали от бесконечных гостиниц, столовок, ресторанов с их однообразным меню, хотелось скорее домой, съесть что-то домашнее, вкусное и наконец просто погулять по Москве. Последним был город Оренбург. Весь оркестровый реквизит уже отправили в Москву. Если вы забыли, как располагается оркестр на сцене, то я попробую напомнить: внизу сидит саксофонная группа, выше — тромбонная группа, а еще выше — трубачи и т. д. Концерт наш проходил в Оренбургском выставочном зале, где практически была сцена, а по бокам с обеих сторон — занавески, из-за которых выходишь и оказываешься прямо перед залом.

Поскольку весь реквизит, а точнее стояки, на которых сидел оркестр, увезли в Москву, на сцену поставили белые ящики, на них — стулья для музыкантов. Ящики были очень высокими, и, когда в первом отделении оркестр занимал свои места, их невольно задевали, и ящики ужасно трещали, а мы с ужасом наблюдали за этим из-за занавесок. Прошло первое отделение, перерыв, и вот звонки ко второму отделению. Музыканты готовы, и инспектор им показывает на «выход». Первыми идут влево из одной кулисы скрипачи, затем одновременно из двух кулис — саксофонисты и тромбонисты, и наконец очередь доходит до трубачей, которые уверенно, с шумом пробираются на свои места. Вдруг первый трубач Володя Избойников слегка оступается и всей своей огромной массой, с трубой впереди летит вниз, а за ним — все ящики. В зале воцаряется тишина. И среди мертвой тишины раздается голос снизу: «Ё… мать!» В зале — недоумение, затем — громкий хохот, который невозможно было остановить на протяжении нескольких минут.