Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 8. Письма - Николай Степанович Гумилев

себе ни одно из моих стихотворений с таким же удовольствием, как, напр<имер>, Ваши «Ахилл у алтаря», «Маргерит» и др<угие> или «Песню Офелии» Ал<ександра> Блока. Не радует меня также, что и <у> больших поэтов есть промахи, свойственные мне. Я не сравниваю моих вещей с чужими (может быть, во вред мне), я просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щеки и гореть глаза. И если бы я не был адептом оккультизма, я вечно удивлялся бы случаю, который заставил Вас заинтересоваться моими стихами. Ваши стихи чаще всех других вызывают во мне эффект, о котором я мечтаю для своих. И некоторые Ваши строки как составная часть вошли не в мое миросозерцание (это было бы слишком мало), но в формулировку смутных желаний моего астрального тела и, следовательно, в мою истинную личность. Таковы, например:

«Пора помыслить о победе

Над темным гением судьбы».

Или

«Как нимб, любовь, твое сиянье

Над всеми, кто погиб, любя...

Блажен, кто ведал посмеянье

И стыд и гибель за тебя».

и другие.

Я много ожидаю от встречи с Вами, которая, может быть, скоро состоится, так как через месяц я думаю ехать в Россию и тогда постараюсь приехать дня на два в Москву.

Теперь, я надеюсь, Вы уже получили «Сириус». Если же нет, то напишите об этом одно слово, я высылаю его в третий раз и начинаю ссору с почтой. Если будет время и желание, напишите несколько слов, как Вы нашли мою прозу. Вам я открою инкогнито: Анатолий Грант — это я. Что же мне было делать, если у нас совсем нет подходящих сотрудников. Приходится хитрить, и истина об Анат<олии> Гранте — тайна даже для моих компаньонов.

Я очень огорчен нашей художественной критикой, но, увы, я не свободен. Меня с моими компаньонами связывают прежде всего денежные счеты.

Искренне уважающий Вас Н. Гумилев.

P. S. Слово, которое Вы не разобрали, было «мой лживый, нежный...».

13. В. Я. Брюсову

<Царское село. 1 мая 1907 г.>

Многоуважаемый Валерий Яковлевич!

Я не писал Вам почти два месяца, но в этом виноваты обстоятельства моей личной жизни, не дававшие мне времени заняться перепиской, а тем более литературой.

Как Вы видите по штемпелю, я уже в России и мой новый адрес: Царское село, Конюшенная ул<ица>, д<ом> Белозерова.

К несчастью, я боюсь, что мне не удастся ехать в Москву, но если, благодаря какому-нибудь счастливому случаю, Вы будете в Петербурге, я надеюсь, что Вы не откажете мне сообщить, когда и где я смогу увидеть Вас. Опять за границу я думаю ехать в конце июня.

Я посылаю Вам три моих новых стихотворения, из которых два первых написаны по Вашим указаниям. Может быть, Вы возьмете что-нибудь для «Весов».

Простите меня за долгое молчание.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев.

P. S. Может быть, Вас не затруднило бы дать мне рекомендательное письмо к Ал<ександру> Блоку, которого Вы, наверно, знаете. Его «Нечаянная Радость» заинтересовала меня в высшей степени.

Н. Г.

Влюбленная в дьявола

Кто был бледный и красивый рыцарь,

Что проехал на черном коне,

И какая сказочная птица

Кружилась над ним в вышине?

И какой печальный взгляд он бросил

На мое цветное окно,

И зачем мне сделался несносен

Мир родной и знакомый давно?

И зачем мой старший брат в испуге

При дрожащем мерцаньи свечи

Вынимал из погребов кольчуги

И натачивал копья и мечи?

И зачем сегодня в капелле

Все сходились, читали псалмы,

И монахи угрюмые пели

Заклинанья против мрака и тьмы?

И спускался сумрачный астролог

С заклинательной башни в наш дом,

И зачем был так суров и долог

Его спор с моим старым отцом?

Я не знаю, многого не знаю,

Я еще так молода,

Но я все же плачу и рыдаю,

И мечтаю всегда.

* * *

Зачарованный викинг, я шел по земле,

Я в душе согласил жизнь потока и скал,

Я скрывался во мгле на моем корабле,

Ничего не просил, ничего не желал.

В ярком солнечном свете — надменный павлин,

В час ненастья — внезапно свирепый орел,

Я в тревоге пучин встретил остров ундин,

Я летучее счастье, блуждая, нашел.

Да, я знал, оно жило и пело давно,

В дикой буре его сохранялась печать,

И смеялось оно, опускаясь на дно,

Поднимаясь к лазури, смеялось опять.

Изумрудным покрыло земные пути,

Зажигало лиловым морскую волну...

Я не смел подойти и не мог отойти,

И не в силах был словом порвать тишину.

* * *

Слушай веления мудрых,

Мыслей пленительных танец,

Бойся у дев златокудрых

Нежный заметить румянец.

От непостижного скройся —

Страшно остаться во мраке.

Ночью весеннею бойся

Рвать заалевшие маки.

Девичьи взоры неверны,

Вспомни сказанья Востока,

Пояс на каждой пантерный,

Дума у каждой жестока.

Сердце пронзенное вспомни,

Пурпурный сок виноградин.

Вспомни, нет муки огромней,

Нету тоски безотрадней.

Вечером смолкни и слушай,

Грезам отдавшись беспечным.

Слышишь, вечерние души

Шепчут о нежном и вечном.

Ласковы быстрые миги,

Строго-высокие свечи,

Мудрые, старые книги

Знающих тихие речи.

Н. Гумилев.

14. В. Я. Брюсову

<Париж. 21 июля/3 августа 1907 г.>

Дорогой Валерий Яковлевич!

Если бы Вы знали, как глубоко я сознаю мою вину перед Вами. После Вашего любезного приема, после всего, что Вы сделали для меня, не писать Вам в продолжение двух месяцев — это преступленье, которому нет равных. Но, честное слово, все это время я был по выражению Гофмана (не гоголевского ремесленника и не русского поэта, а настоящего, немецкого) игралищем слепой судьбы. Я думаю,