Сборник Сборник - Никогда не забудем

Тогда немцы подрубили елку, и я вместе с нею упал на землю. Ударился так крепко, что первое время не мог произнести ни слова. Немцы схватили меня и привели в бункер. Начался допрос. Через переводчика меня спросили, как я попал в лес.

— Боялся, что немцы убьют, и убегал, — ответил я.

— А почему ты был с партизанами?

— Они сказали, что с ними меня не убьют…

— Убьют — не убьют… Одним щенком меньше — невелика потеря, — зло сказал переводчик и подал знак рукой. Меня увели за перегородку и стали бить плетьми. Но узнать им ничего не удалось.

Меня привели в деревню Аносовичи и велели стеречь отобранных у людей коров. Я пытался убежать, но это мне не удалось. Меня поймали, избили, отвезли на машине в деревню Новоселки Копаткевичского района и посадили за колючую проволоку. Там уже было много наших людей. Спустя неделю нас погрузили в вагоны, заперли и куда-то повезли. В моем вагоне были одни ребята лет по двенадцать — четырнадцать. Теснота страшная — лежали буквально друг на дружке. Шестеро конвоиров, как псы, стерегли нас. Мы думали, что нас везут на смерть, и решили спасаться любой ценой.

На первой же остановке, едва конвоиры открыли дверь, ребята, как по уговору, ринулись из вагона, сбили их с ног и стали разбегаться в разные стороны. Я сидел у самой двери. Когда на меня начали напирать, я спрыгнул, но тут же упал. На меня посыпались остальные. Они так примяли меня, что я не смог подняться. Ребята разбежались, а когда я наконец встал на ноги, ко мне подскочил конвоир, схватил за ворот, ударил сапогом в спину и поволок в вагон. После этого случая немцы больше не открывали вагонов.

Через неделю нас выгрузили в Берлине и погнали в концлагерь. Тут всех остригли и посреди головы пробрили полосы. Были и другие «знаки отличия»: нашивки на рукавах, на штанах — зеленые лампасы.

В этом лагере мы пробыли недолго. Оттуда нас перевезли в город Лангельфельд. Мы очутились в концлагере, обнесенном высокой оградой из колючей проволоки. В темных сырых бараках — нары в четыре яруса. В каждом бараке 400–500 человек. Дети находились вместе со взрослыми. Кормили нас очень плохо, на ногах у всех были деревянные колодки. Часто таскали на допросы. У меня все хотели допытаться, кто я такой, чем занимался, где и как меня поймали. Я отвечал одно и то же:

— Жгли деревню… Я убежал в лес, там и поймали…

С каждым днем я все больше и больше слабел. Скоро я понял, что долго так не протяну, и решил бежать. Но сделать это было нелегко: немцы строго охраняли лагерь.

Однажды ночью я заметил, что взрослые выломали окно и начали по одному вылезать из барака. Я — за ними. Уже за воротами лагеря меня схватили часовые и привели в барак. На допросе спросили, чего я убегал. Я сказал:

— Меня здесь морят голодом, и я не мог больше терпеть…

За это меня избили так, что все тело было черное. Я не стоял на ногах. Меня отнесли в барак и швырнули на нары. Утром стали выгонять на работу, а у меня не было сил встать. Подняли силком, затолкали в середину колонны и погнали на завод.

На заводе меня поставили к станку и показали, что и как я должен делать. Я штамповал шайбы: нажимал кнопку, и машина пробивала в шайбе дыру. Надо мной стоял надсмотрщик и во все глаза следил за моей работой. Стоило мне обернуться, поглядеть по сторонам, как надсмотрщик, огрев меня кулаком по шее, принимался орать:

— Фестер арбайт! Быстрей работать!

Рабочий день длился 12 часов без перерыва: есть нам не давали. К концу дня я совсем выбивался из сил. Поздно вечером нас строили в колонну и под конвоем пригоняли в барак. Там давали по 100 граммов черствого, заплесневелого хлеба и по литру несоленого крапивного борща. Похлебав этого варева, мы по звонку валились на нары. Матрасы, набитые стружками, были жесткие. Ныли руки и спина. Заснуть сразу было просто невозможно.

На заре нас поднимали и снова под конвоем гнали на завод. Если кто не мог встать от усталости или недомогания, его безжалостно избивали и заставляли идти. При этом говорили:

— Нечего притворяться!

У меня на глазах избили Петю Головача, который так ослаб, что не мог подняться с нар.

Рабочие не выдерживали и умирали. Каждый день из барака выносили по 10–12 человек. Трупы грузили на автомашину, вывозили за город, в лес, и там закапывали.

Через некоторое время нас перевели на другую работу — закалять в горнах детали для самолетов. Рабочие не хотели помогать немцам и старались вредить им, как могли. Они то перегревали детали, то, наоборот, вынимали из горна совсем холодными. Когда немцы обнаружили это, начались допросы. У меня хотели выпытать, кто из рабочих занимался вредительством. Я знал их всех, но не признался. И опять меня били — долго и со злобой. Взрослых избивали до смерти. Василь Тоник не вынес побоев и на другой день умер. Несмотря на пытки, рабочие держались дружно, и немцам ничего не удалось узнать. Они стали строже следить за нами, но и это не помогло: рабочие все равно ухитрялись вредить врагу.

Тяжело было в концлагере. Жили мы хуже скотины. Я все чаще и чаще вспоминал родной дом. «Эх, — думал я, — вот бы хоть на минуточку слетать домой, повидать своих». Но это было невозможно. Немцы строго охраняли нас и на каждом шагу твердили, что нам никогда уже не вернуться на родину. Больно было слышать это. I

В начале 1945 года к нам в барак попал один наш военнопленный. Увидев вокруг себя измученные лица, потухшие глаза, он тихо сказал:

— Держитесь, друзья, нас скоро освободят.

От него мы узнали, что наши идут на Берлин. Это было для нас новостью — такие слухи в лагерь до сих пор не проникали. Все от души радовались, однако некоторые говорили, что нам все равно не миновать гибели.

— Нас всех или перебьют или сожгут, — говорили они.

А мне почему-то думалось, что я обязательно останусь в живых и вернусь домой.

В конце апреля немцы забегали. По дорогам потянулись отступающие фашистские части. Наш завод был заминирован. Однажды в полдень стали выводить и строить в колонны здоровых людей. Тех, кто не мог ходить, согнали в один барак. Набралось человек 500. Среди них оказался и я. Нас заперли на замок, а барак подожгли с двух концов. Поднялся страшный крик, плач. Люди лезли в окна, но конвоиры прикладами сталкивали их назад. Я метался по бараку из конца в конец, но выбраться не мог. А огонь добирался уже до середины барака. В одном месте дощатая стена совсем прогорела и рухнула. Я подумал, что все равно смерть, и ринулся в эту дыру. Гляжу — ни одного конвоира. Они все были с другой стороны, куда выходили окна. Это меня спасло.

Когда я очутился во дворе, одежда на мне горела. Я быстро сбросил ее, но лицо, руки и ноги у меня были уже сильно обожжены. От боли я не мог идти и присел на землю. Как раз тут подоспели американские танки, и мы были спасены.