Евгения Мельник - Дорога к подполью

Однажды в ее дверь сильно постучали. Ната открыла и обомлела: на пороге стоял высокий немец в черной одежде, а у крыльца пофыркивала такая же черная машина-душегубка. Первые двери душегубки были открыты, за ними виднелся тамбур и массивные вторые двери. На подножке машины сидел другой немец, тоже в черном. Ната думала, что приехали за ее дочкой. Она давно решила идти на смерть вместе с нею, и теперь не сразу поняла, что палач ищет кого-то другого. Фашист спрашивал соседку-еврейку..

— Ее в нашем доме нет, она давно куда-то уехала, — ответила, наконец, Ната.

Так в вечном страхе, не зная ни днем, ни ночью покоя, прожила Ната три года гитлеровской оккупации. Я часто беседовала с ней, давала читать газеты и листовки. Случайно Ната познакомилась с одним румынским солдатом из части, стоявшей по соседству. Густав — так его звали — ненавидел гитлеровцев и Антонеску со всей его сворой и с нетерпением ждал прихода Красной Армии.

— Ты знаешь, — как-то сказала мне Ната, — Густав научился говорить по-русски, а вот читать не умеет, ему очень хотелось бы почитать листовку на румынском языке.

Я попросила у Ольги такую листовку и отдала Нате. На следующий день она сказала:

— Густав был в восторге, листовку двадцать раз перечитали все его товарищи.

Я снова отправилась к Ольге, и с тех пор получала от нее листовки на румынском языке.

— Часть листовок отдавай солдату, а остальные разбрасывай возле румынских частей. Только не клей, а разбрасывай, — говорила Ольга.

Я так и делала. С Густавом непосредственно не сталкивалась, действовала через Нату, которая поклялась мне в том, что никогда и никому не скажет, от кого получает листовки.

Ольга однажды спросила:

— Ты уверена в этом румынском солдате? Он не выдаст?

— Нет, — ответила я, — не уверена. Если не попадется, то не выдаст. Но если схватят гестаповцы и будут пытать? Однако надеюсь, что он не попадется, а если попадется, то не захочет выдать Нату.

— Ну смотри, будь осторожна! — предупредила Ольга.

Но Ольга, конечно, понимала, что если стремиться к полной безопасности и уходить от риска. — то это значит не вести никакой агитации, никому не давать ни одной газеты и листовки.

Нате я передала как-то большую пачку листовок и сказала:

— Двадцать штук для Густава. Пусть раздаст своим товарищам и предупредит, чтобы соблюдали большую осторожность. Остальные положи в их уборной, в ящик для бумаги, ты ведь бываешь в части. Не побоишься?

— Положу, в этом дворе ходит разный народ, не подумают на меня, — ответила Ната.

Однажды Ната сказала, что румыны очень хотят получить листовки с пропуском для сдачи в плен Красной Армии. Через несколько дней я достала для них и такие листовки.

Ната жила в одноэтажном домике, недалеко от трамвайного кольца, напротив гестапо, находившегося в бывшем студенческом городке. Рядом стояла румынская часть, где служил Густав.

После освобождения, когда Ната уже уехала из Крыма, я проходила однажды мимо ее дома и остановилась удивленная: почти рядом с парадной дверью ее квартиры, куда вели несколько ступенек крыльца, на стене появилась мемориальная доска. Она гласила, что во дворе этого дома находилась конспиративная квартира. Оказывается, мир тесен, и даже в таком маленьком доме, кроме Наты, жили и другие люди, боровшиеся за освобождение.

После работы мне предстояло разбросать листовки возле некоторых румынских подразделений. Из столовой вышли с маленьким Женей, и я повела его с собой, рассуждая так: Галка — ровесница нашего Жени — помогает Ольге переносить мины. Значит, и я должна закалять характер мальчика, воспитывать его патриотом, достойным своего отца.

Приближался комендантский час, но только начинало смеркаться. Белые листовки резко выделялись на земле.

«Черт возьми! — подумала я. — Газеты печатают на темной бумаге, а листовки на белой, лучше бы наоборот!..»

Поставив на землю сумки, я делала вид, что копаюсь в них, и тем временем рассыпала листовки. Женя наблюдал за окружающей обстановкой и нервничал.

— Мама, часовой увидит, — шептал он, — идем скорей отсюда!

Когда я разбрасывала листовки при выходе со двора Юзефы Григорьевны, где недавно разместилось румынское подразделение, пробегавший мимо ворот маленький татарчонок что-то заметил и остановился. Я вышла на улицу, загородив ворота сумками, в которых вместе с углем еще лежали листовки, стала долго и упорно копаться в них. Татарчонок не уходит. Тогда я принялась поправлять чулки, решив во что бы то ни стало заставить его уйти. Медлить было опасно, могли поймать с поличным. Надо скрыться как можно скорей. Но проклятый татарчонок тоже выжидал. Наконец у него кончилось терпение, и он удрал.

Несколько листовок я бросила возле дома, где жило много румын, остальные — у места расположения румынской части на улице Субхи, недалеко от нашего дома.

Иногда Женя тоже носил брошюры и листовки в судках или в своих карманах и нисколько не волновался. Но я понимала, что разбрасывание листовок и газет — опасное дело, и, боясь рисковать жизнью мальчика, перестала брать его с собой.

Так проходила зима с 1943 на 1944 год. Перекоп еще с осени был закрыт нашими войсками. В Керчи удерживал плацдарм высаженный там десант. Гитлеровцев захлопнули в мышеловке. Связь они имели только по морю и воздуху с Одессой и Констанцей, но эти коммуникации находились под угрозой наших кораблей, самолетов и подводных лодок. И на территории Крыма, в своем тылу, гитлеровцам приходилось беспрерывно вести войну. Фашисты жгли все прилесные деревни, не прекращали прочесов леса, бросали на борьбу с партизанами много войск, но война шла и в лесах, и в городах, на всех дорогах.

Немцы пытались вести лживую агитацию против партизан. На Пушкинской в витрине магазина выставили грязное белье и лохмотья с объяснением, что это «одежда партизан». Тут же поместили снимок с надписью: «Жидовка партизанка Дишарова». Но люди обращали внимание не на вшивую одежду, а, вглядываясь в снимок, замечали, что Дишарова вся распухла от побоев и едва стоит на ногах, поддерживаемая двумя гестаповцами. Продавалась по дешевке грязная книжонка «Дневник партизана», якобы найденная в кармане убитого. В книжонке оккупанты врали о том, что в партизаны вербуют насильственно, что партизаны — людоеды, питаются человеческим мясом, жаря его на кострах.

Однажды Ната пришла на работу очень встревоженная и сообщила мне: Густав рассказывал, что их водили смотреть зверски изуродованные трупы румын, которых посылали в лес за дровами. У убитых отрезаны уши, носы, вырезаны куски кожи. Немцы утверждают, что это дело рук партизан. Густав и его товарищи растеряны и очень расстроены.