Георгий Миронов - Короленко

Короленко дописывал статью в страшном нервном возбуждении, слова сами слагались в фразы — четкие, законченные, гневные.

«Я кончил. Теперь, господин статский советник Филонов, я буду ждать.

Я буду ждать, что, если есть еще в нашей стране хоть тень правосудия, если у вас, у ваших сослуживцев и у вашего начальства есть сознание профессиональной чести и долга, если есть у нас обвинительные камеры, суды и судьи, помнящие, что такое закон или судейская совесть, то кто-нибудь из нас должен сесть на скамью подсудимых и понести судебную кару; вы или я…

А если и вы, как другие вам подобные, останетесь безнаказанным, если, избегнув всякого суда по снисходительности начальства и бессилию закона, вы вместе с кокардой предпочтете беспечно носить клеймо этих тяжелых публичных обвинений, то и тогда я верю, что это мое обращение не пройдет бесследно.

Пусть страна видит, к какому порядку, к какой силе законов, к какой ответственности должностных лиц, к какому ограждению прав русских граждан зовут ее два месяца спустя после манифеста 17 октября. За всем сказанным вы поймете, почему, даже условно, в конце этого письма, я не могу, господин статский советник Филонов, засвидетельствовать вам своего уважения»-

«Открытое письмо статскому советнику Филонову» появилось в № 8 «Полтавщины» 12 января и на следующий день — в связи с громадным спросом — было выпущено на отдельном листке в качестве приложения к газете. Оно успело разойтись еще до того, как местное начальство опомнилось и обрушилось на газету с репрессией — «Полтавщину» приостановили. Общественное мнение было возбуждено до предела. «Письмо» перепечатал ряд газет в России и за границей. Филонов в это время орудовал в Кривой Руде, а без него нельзя было дать опровержения. Администрация оказалась в очень щекотливом положении.

17 января Филонов появился в Полтаве, и тотчас же разнесся слух, что губернатор потребовал от него официального опровержения.

Но до этого дело не дошло — оно решилось совсем по-иному.

Утром следующего дня к Филонову, идущему по людной улице в губернское правление, подошел неизвестный молодой человек и выстрелом в упор размозжил голову. В наступившей панике террорист скрылся. Юноша был членом местной боевой организации эсеров — Дмитрий Кириллов. Решение о казни Филонова было принято террористами еще до появления в печати «Письма», при первых известиях о «подвигах» карателя в Сорочинцах.

Все сразу переменилось.

Из убийцы и истязателя Филонов превращался в жертву «честного и непоколебимого исполнения служебного долга», а писатель Короленко из грозного, внушающего страх обвинителя становился «моральным подстрекателем к убийству из-за угла».

Короленко слали угрозы и смертные приговоры; однажды явились трое каких-то офицеров и, не застав Владимира Галактионовича, велели прислуге передать, что они приходили «наплевать Короленко в морду». «Помни, подлый и жестокий убийца Филонова, — писал автор одного из многочисленных анонимных писем, — что убийство это даром тебе не пройдет. Месть свершится, быть может, не скоро, но она свершится непременно, в этом будь уверен».

На писателя готовилось нападение — в этом убеждали не только угрозы взбесившихся черносотенцев, но и предупреждения многочисленных друзей и сторонников. В эти тревожные дни у дома на Мало-Садовой, № 1 появилась рабочая охрана — суровые, спокойные, худо одетые люди. Когда показывались подозрительные фигуры, рабочие бросали свои неизменные цигарки из дешевого крепчайшего тютюна, руки опускались в карманы, и охрана решительно шла на сближение с возможным противником.

Травля достигла своего апогея ко времени похорон Филонова — 20 января. В этот день в «Полтавском вестнике» появилось «Посмертное письмо статского советника Филонова писателю Короленко» — явный и заведомый подлог, составленный филоновским окружением. Это был истерический призыв к расправе, соединенный с жалкой попыткой оправдаться заведомо негодными средствами.

Короленко не пугали угрозы убить его. Но уехать на время из города было, однако, необходимо. В газете «Полтавское дело» (новое название «Полтавщины») он поместил заметку «К полтавской трагедии», где писал, что уезжает не из боязни суда над ним, не из страха перед угрозами погромщиков, а для того, чтобы «не подавать со своей стороны повода для каких бы то ни было враждебных столкновений в эти дни».

Перед отъездом писателя к нему зашел незнакомый крестьянин. Он поспешил сюда для того, чтобы предупредить: сейчас в земском собрании какой-то чиновник сообщил гласным, что есть постановление об аресте писателя Короленко.

У крестьянина было хорошее лицо, и он смотрел в глаза открыто и честно. Этим он, наверное, обезоружил рабочую охрану, которая не подпускала незнакомых к дому.

— Послушайте, — сказал Короленко, — ответьте мне правильно. Неужели и вы и ваши думаете, что я действительно хотел, чтобы его убили?..

Ответа ждал с поразившим его самого нервным нетерпением. Мужик задержал руку писателя в своей тяжелой мозолистой руке и ответил прямо и честно:

— Я знаю… и много наших знает, что вы добивались суда. А прочие думают разно… Но… — еще раз заглянул в глаза и докончил с хорошей, подкупающей улыбкой, — …и те говорят спасибо.

Короленко уехал.

Да, ему помешали — привлечь Филонова к ответу, хотя убийство карателя спасло, как утверждают некоторые, не одно местечко от дикой расправы. Но он обращался к коленопреклоненным людям, зовя их подняться и отстаивать свое право прежде всего законными средствами. Он верит, что окончательный выход из нынешнего смятения лежит в той стороне, где светят законность и право, для всех равное: и для избитого на сорочинской площади человека в сермяге, и для чиновника в мундире, и для рабочего одинаково, как и для министра… Он знает, что слишком многие считают глубоко ошибочным заблуждением — надеяться на законность при всеобщем беззаконии. Моряки «Потемкина» или дружинники Пресни надеялись в бою добыть правду и свободу. У него другие способы борьбы, хотя цели у них всех близкие — свобода родной страны, угнетенной деспотическим строем.

Короленко возвратился в Полтаву в начале апреля. Все это время он жил в Мустамяках, постоянно наезжая в Петербург по делам журнала. Писатель напряженно работал над «Историей моего современника», которая начала печататься в № 1 (январском) «Современных записок», выпущенных вместо приостановленного «Русского богатства». В марте журнал вышел под названием «Современность», где было продолжение «Истории».

По приезде в Полтаву Короленко был привлечен вместе с редактором «Полтавщины» Ярошевичем к судебной ответственности за «Открытое письмо» (их обвинили в оглашении заведомо ложных сведений о действиях должностных лиц и войск). Следствие тянулось более полугода и только в ноябре 1906 года было направлено к прекращению ввиду полной невозможности опровергнуть факты «Открытого письма».