Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

нее никак не оторвешь глаз. Отсюда открывается вид на «Мексику» – точнее, на то, что осталось от «Мексики». Пространство теперь просматривается до самого горизонта. Не осталось никаких следов, кроме вытоптанных в траве проплешин. К востоку отсюда, за проволочными заграждениями стоят бараки строительного отдела – конторы и склады. К ним ведет мостик через глубокий ров. Ставни закрыты, мрак и тишина заняли место заключенных.

А там, где женщины когда-то таскали рельсы, укладывая путь узкоколейки, теперь стоит высокое здание караульной, выкрашенное в защитный цвет. За ним усыпанная гравием дорога подходит к большим баракам, занимающим обширную территорию. Это эсэсовская кухня, эсэсовский лагерь, эсэсовский лазарет.

Женщины выходят на дорогу между крематориями и караульной. Они сгибаются под тяжестью своей ноши, хотя весь их убогий скарб – небольшие узелки. Их согнули печаль и заботы. Из лагеря в лагерь идут они со своей ношей. Солнце уже зашло, но в небе, будто воспоминание о нем, пламенеют облака. Океан розовых, изнутри пронизанных светом волн медленно проплывает над идущими женщинами. По перламутровому куполу с востока на запад несутся перья облаков. Розовой ребристой раковиной прикрыло небо крохотный комочек – землю. Когда закатный отблеск ложится к ногам женщин, они поднимают глаза. Небо горит, предвещает радость. Надежда переполнила сердце и звучит ликующей победной песней.

Нельзя устоять перед голосом небес. Женщины глядят на багряные облака, боясь поверить этой песне. Они давно уже отчаялись во всем, но теперь проникаются молчаливой глубокой верой. С лязгом отворились ворота нового лагеря, женщины молча входят туда.

Новый лагерь отличается от всех предыдущих. Здесь во сто крат больше чувствуется заключение.

Там был дуб, трава у проволоки и обширные луга к югу за проволокой. Там планировка была разнообразнее, каменные и деревянные бараки образовывали квадрат.

Здешний лагерь – это длинная узкая полоса. Посередине проходит дорога, а по обе стороны – совершенно одинаковые бараки, разные лишь номера над дверью. Между бараками, от стены до стены, громадные лужи, глубокие и заросшие водорослями, как пруды. Если пойдешь по этой дороге, уткнешься в колючую проволоку, за которой видны платформа, опять проволочные заграждения и женская больница, сегодня уже опустевшая. На запад – точно такой же сектор «в», к востоку – сектор «а». К северу – пустырь на месте бывшей «Мексики», но там – эсэсовская канцелярия, и днем туда не подойдешь. Только ночью можно смотреть туда, стоя у самой проволоки. В тишине спящих лагерей доносится далекий собачий лай. Собаки глухо тявкают, словно спросонок, потом вдруг захлебываются отчаянным лаем, потом смолкают, и снова – тишина. Стоишь, слушаешь голоса вдали, а глаза напряженно всматриваются в темноту – не замелькают ли огоньки в окнах изб? Ведь именно так лают собаки в деревнях. Откуда же они здесь, за проволокой? Да это же немецкие овчарки в эсэсовском лагере, те самые, что каждое утро сопровождают колонны заключенных.

Ночью лагерь выглядит еще более уныло, чем днем. Бараки как картонные домики. Полное однообразие, ни малейшего признака индивидуальности – вот что определяет его облик.

Внутри бараков – широкие нары (иные, чем в женском лагере). Тут спало десятка с полтора мужчин. Когда лежишь на краю верхних нар, вглядываясь в слуховые оконца – других окон в бараке нет, – невольно думаешь о тех, кто жил здесь раньше. Кто ложился сюда каждый вечер. Быть может, человек этот лежал без сна, не сводя глаз с огонька папиросы? Быть может, ночь рассказывала ему о прекрасной жизни на свободе, когда он со всем юношеским пылом стремился к далекой цели, которую теперь отняла у него война. Быть может, он засыпал, положив руки под голову, а мысль его бродила далеко от лагеря, от бараков и от этих нар.

Женщины заняты теперь работой, связанной с ликвидацией лагеря и строительством стратегических укреплений на берегу Вислы. Небольшие ликвидационные группы ходят по всем лагерям. И то и дело наталкиваются на следы тех, кто ушел отсюда.

Вот стоят кади, полные извести, песка или цемента. Вчера еще работали здесь заключенные с лопатами.

– Bewegt euch![115] – кричал надсмотрщик.

Сегодня и надсмотрщик, и те, кого он погонял, уже далеко отсюда.

Затих моторчик на западной стороне женского лагеря. Всю нынешнюю весну и лето шумел он, своим тарахтением «так, так, так, так, так, так, так, так» отсчитывая время, сотканное из тоски и радостных надежд. Теперь он остановился и умолк. Не видно людей, которые дни напролет возили песок поблизости от него.

Плотники оставили ящик с инструментом. Лежат свежераспиленные доски. Вороха стружки так и останутся здесь до последнего дня. Сквозь щели в стенах пробиваются солнечные блики и загораются на завитках стружек. Пахнет смолой. Замерли фуганки. Те, кто ушел вчера, уже не вернутся.

Стоят ванны и ватерклозеты, канализационные работы так и не довели до конца, не успели подключить воду, и все это осталось в пустых бараках среди множества других, едва начатых работ.

Крематории не дымят. Каждое утро большая колонна отправляется разрушать эти мрачные здания.

Группа «крематорий» собирается охотно. Женщины идут туда без всякого принуждения; одни из любопытства, другие надеются найти в стенах запрятанные там драгоценности, а иные из желания собственноручно превратить эти стены в развалины.

На платформе стоят вагоны, в которых вывозят разобранные бараки, нары, рулоны ватных и байковых одеял, машины и оборудование крематориев в Гросс-Розен и в другие концентрационные лагеря.

Биркенау должен исчезнуть с лица земли. За проволоку уводят кипевшую здесь жизнь, за проволоку выскальзывает и смерть, чтобы следовать за конвоируемыми узниками из лагеря в лагерь – до самой Германии.

При разборке бараков женщинам помогают советские пленные, взятые в последних боях. С ними обращаются особенно жестоко, попирая все права военнопленных. Офицеры, нередко высокого звания, исхудалые и голодные, выполняют в лагере самую тяжелую работу.

С особым рвением работают мальчишки – участники Варшавского восстания. Им и в голову не приходит уклоняться. Женщины ежедневно добывают для них котел супа (кроме того, который мальчики получают вечером, возвратившись в мужской лагерь), и ради порции брюквенной похлебки они каждое утро упрашивают блокового взять их на работу. Мальчишек в бараке больше, чем может увести с собой блоковый, поэтому они приезжают по очереди. Ребята перевозят все, что нужно, из опустевшего лагеря в заселенные сейчас секторы. У них два возка: большой и поменьше, одни тащат возок, другие его подталкивают. Ребята, переняв лагерный жаргон, называют возки «рольвагами». Регулярно, четыре раза в день, они проделывают долгий путь: два раза с пустыми возками, два с полными. Перевозят деревянные настилы, швейные