Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов
Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова читать книгу онлайн
Леонид Губанов (1946—1983) – выдающийся поэт и художник, создатель легендарного неофициального творческого объединения СМОГ (самое молодое общество гениев). Его стихотворения и поэмы ещё при жизни поэта воспринимались ценителями как уникальные образцы национальной литературы, хотя существовали подпольно. Его трагическая судьба стала ярким явлением «моцартианского» порядка.
Эта книга – первое серьезное биографическое исследование о Леониде Губанове с широкой панорамой культуры 60 —70-х. Среди её персонажей – Иосиф Бродский, Эдуард Лимонов, Саша Соколов и другие звезды той интереснейшей эпохи.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Видимо, Губанов столько об этом думал и говорил в разных компаниях, что его мысли нашли своё отражение у Мамлеева. Там один из персонажей Лёня Терехов (точная копия нашего героя) плюёт себе в стакан с пивом, чтобы привыкнуть к «полуаду», в котором он находится. А после разражается речью, обращённой к «адожителям»[604]:
«– А я вам вот что скажу! – закричал он, и все обернулись к нему. – От себя не улетишь!…К адку, к адку надо привыкать!
– К какому “адку”?
– К обыкновенному. К аду. Который здесь на земле, и особенно после смерти. Да поймите же вы, – и его мутные глаза вдруг загорелись, – эти тихие спокойные вещи: большинство людей в аду будет! Да и сейчас полуад на земле… Так вот привыкать, привыкать надо. (Лёня даже застонал…) Надо приучаться любить страдания, любить ужас и вопреки всему жить в аду своим бытием! Ведь бытие наше все равно там останется, и оно есть. Патологическая любовь к жизни в аду – вот в чем сейчас нуждается человечество! Брести по чёрному, обездоленному миру, и любить своё бытие!
– Не слишком ли?
– И даже мерзость, мерзость любить! Потому что иначе не вывернешься: она всегда с людьми, любим мы её или нет. Уже здесь на земле повенчаться со страданием… Тренироваться, тренироваться надо для ада! Ишь, адожители!»
Как тут не вспомнить Аркадия Ивановича Свидригайлова из «Преступления и наказания»? (Достоевский один из любимых прозаиков Губанова.) Этот персонаж с ещё более подвижной нравственной границей был замечен в убийстве, доведении до самоубийства, шулерстве, денежных махинациях и педофилии. И всё потому что после смерти – считал он – всех нас ждёт банька с пауками[605] и ничего более. Если жизнь заканчивается такой адской обстановкой, отчего же сейчас не взять от неё всё?
И в этом художественном образе, созданном Достоевским, вновь Губанов пересекается с… Бродским и Лимоновым. Когда готовился к печати роман «Это я – Эдичка», нобелиат предложил в качестве «жареной» рекламы написать на книге, мол, и герой, и автор вышли из Свидригайлова (встречается и иной вариант – из Смердякова).
Проявлялась ли эта вседозволенность в жизни Губанова, судить читателям этой книги. Мы не берёмся так однозначно отвечать. А вот в стихах – проявлялась (и это было на пользу поэзии!), только, понятное дело, автор варьировал нравственную границу для того, чтобы познать её и, словно на качелях, прилететь от одной диаметрально противоположной точки к другой[606]:
Вас ждёт Антихрист, ждёт Антихрист
и чавкающим стадом – ад.
Я умоляю вас – окститесь,
очнитесь, и сестра, и брат!
Кто может здесь ещё молиться —
пусть молится. Иначе – плен.
И от зари и до зарницы
вы не подниметесь с колен.
И зверь иконой будет вашей
по всей земле, по всей земле.
И будут гарцевать по пашням
немые всадники во мгле.
И вашим мясом, вашим мясом
откормят трёхголовых псов,
и кровью вашей, словно квасом,
зальют тюремный ваш засов.
Глаза мои бы не глядели
на вашу землю в эти дни…
Но вот мы с ангелом летели
и плакали, что мы – одни!
Губанов читал теософские книги, Новый завет и малодоступные издания по чёрной магии и хиромантии. Эзотеризм, оккультизм, христианство – сгодится всё для духовного роста.
Лев Алабин говорил с поэтом о духовной литературе:
«Заводил разговоры о Библии, Евангелии. Лёня с охотой рассуждал на эти темы. Сам он прочёл все четыре евангелия… послания и всю Библию. Он так мне описывал своё чтение.
– Только я беру Библию в руки с утра, – как слышу, кто-то нашёптывает мне. “Брось Лёня, ты сам гений, иди в магазин, купи вина”. Но я отвечаю “Изыди, сатана”… и читаю, и читаю до вечера»[607].
Чего здесь больше – эпатажа или откровения?
Валерия Любимцева отмечала, что всё это необходимо было Губанову для создания поэзии в первую очередь, а уже потом – для себя[608]:
«…не помню, чтобы его интересовали вопросы веры или беспокоила божья кара за нарушение заповедей. Он был человек неуёмного воображения, во всё, что он делал, чего касался, он волей-неволей вносил элемент игры, и если он, как мне говорили, крестился на каждый храм (я этого не видела), то это было, по-моему, элементом той самой игры. Как и подпись с Ъ в конце. Не представляю, чтобы он мог втиснуть себя в рамки церковных канонов. Его Бог, Сатана, Ангел, в моём восприятии, – условное обозначение неких начал – в человеке, в мире. Добра и зла».
Андрей Вознесенский тоже видел эту игру и поэтическую работу[609]:
«Российская поэзия – метафора христианства.
Русский поэт как бы всё время пишет свой “Новый завет”. Есть Евангелие от Блока, от Пастернака, от Маяковского, от Гумилева. Непонятный текст, невнятный, зашифрованный? Так были непонятны полуграмотным рыбакам тексты Христа. <…> Нет Завета – нет поэта. <…> Поэты: Ахмадулина, Чухонцев, Сапгир, Губанов. Независимо от того, сколько напечатано. Главное, что вокруг их стихов есть духовная аура».
А уж насколько сам поэт подвержен метафизике, насколько сам окружён духовной аурой – вопрос вторичный. Текст во главе угла.
Мы уже говорили, что Губанов создал для себя литературный пантеон преимущественно из поэтов Серебряного века. И всячески искал духовного общения с ними – будь то спиритический сеанс или поход на кладбище. Часто он навещал Есенина и Пастернака. Будь известны и доступны могилы
