Мария Арбатова - Мне 40 лет

— Да. Но мои следующие пьесы объявляются не достойными вашего вшивого семинара, — настаивала я.

— Вы, наверное, очень молодая, раз воюете с Ноной Оликовой. Вся наша российская культура — это дряблый забор, как Нона Оликова, с ней нельзя воевать, её надо перешагивать и идти дальше. Послушайтесь меня, ничего не выясняйте. Если вы действительно сами написали «Викторию Васильеву», то пройдёт несколько лет, вы станете известны, и вам станет смешно, что когда-то чувствовали себя обиженной Ноной Оликовой.

И оказался прав. Потом мы встретились в ЦДЛ, он прочитал мои новые пьесы и сказал:

— У вас есть очень большой недостаток, в пьесах видно, как много книг вы прочитали. А живёте вы в хамской стране, и театр надо делать для хама. Хотите, я вычеркну всё лишнее, и завтра вы станете самым кассовым автором? — хихикнул он.

— А хотите, я сделаю ваши пьесы интеллектуальными? — хихикнула я.

— И на что я тогда буду жить? — спросил самый ставящийся драматург.

Драматурга от остальных писателей отличает избыточное умение структурировать действительность. Я чётко строила пьесы, но в целом сознание было субъективно-идеалистическим, и я совершенно не понимала, как это в ту секунду, когда я жарю детям оладьи, кто-то может кого-то убивать, награждать, целовать, хоронить, рожать и т. д. в других точках пространства. Нормального человека это не волнует, но, поскольку я ощущаю мир как хорошо поставленный спектакль, мне не хватает зрения для охвата всей сцены. В молодости у меня на стенке висела историческая хронология из ротапринтного Льва Гумилева в четырёх столбиках: Европа, Ближний Восток, Средний Восток, Китай. Созерцание её доставляло мне почти физиологическое наслаждение. Это был такой синопсис пьесы для одновременной игры на четырёх площадках. Например, конец первого акта: одновременно играется упадок Рима, победа персов над парфянами, установление в Иране зороастризма, великая засуха в степях Евразии, объединение Китая династией Цзинь и распространение буддизма. Это казалось мне невероятно сценичным, но залавливало мозги объёмом и масштабом.

За поиском универсальной структуры я, видимо, и потащилась на философский факультет, но он не помог. И вот, шаг за шагом от гумилёвской теории пассионарности к буддизму, от него к тантрическому сексу, а от него к астрологии, я нарыла себе, наконец, способ структурирования. Я обучалась астрологии у нескольких экзотических персонажей и двух серьёзных.

Первый из серьёзных, художник-буддолог Игорь Антонов, открывший астрологический код Москвы, помог мне структурировать собственный город, в котором я при своей топографической дебильности ориентировалась, как пловец без компаса в Атлантическом океане. Я патологически не могла нанизать на память схемы метро и кровеносную систему улиц до того, как Антонов нарисовал код. До сих пор я иногда пугаю водителей, автоматически отвечая на вопрос «Как поедем?»: «Пересечём Весы, Скорпиона и Стрельца по кольцу, и мы в Козероге».

Половине делового и социального успеха я, несомненно, обязана астрологической грамотности. И автоматически дифференцирую людей, дни недели и сектора Москвы по давно заученным таблицам. Влюбившись с первого взгляда в своего второго мужа, я в первую же встречу вытащила из него точную дату рождения и расслабилась, поняв, что мы идеальная пара.

Второй мой учитель, эмигрировавший Александр Вайсберг, проводил ещё в застой подпольный семинар на Веркиной квартире. Он давал слишком много цифр и математических технологий, но то, что плавало сверху, составляло объём знаний, с которым можно было работать на интуитивном уровне. Так что я хорошо ориентируюсь в пропорциях влияния планет на внешность и поведение человека, на совместимость и болезни.

К психоанализу я тоже подступалась осторожно и медленно. Конспектировала книги, разбирала чужие судьбы. Мне было хорошо понятно фрейдовское: «В случае, когда требования цивилизации превышают по своей силе способность индивида к сублимации, появляются преступники или невротики».

По своей драматургической специальности я вижу дырки в человеческой голове и биографии до того, как сталкиваюсь с результатами тестов, снами и оговорками. Жизнь заставляет всё время давать психологические консультации, и самое трудное в этой работе — чувствовать уровень, на который можно отпускать руку, чтобы пациент, падая и спотыкаясь, учился идти самостоятельно. Для этого нужен какой-то абсолютный слух, мне не всегда хватает его, мешают опекающие качества. И, зная за собой эту сторону профнепригодности, я стараюсь чисто режиссёрски воткнуть человека в его драматический сюжет, что всё-таки больше напоминает арт-терапию, чем психоанализ.

Психоанализ не обещает счастья, он обещает свободу. Он не решает проблемы, а распутывает их, подталкивая к решению. А далеко не все пациенты считают ясность и свободу сверхценностями. Работа аналитика подобна деятельности правозащитника — он кропотливо вынимает человека из рабства. А поскольку близкие человека с проблемами часто бывают не готовы принимать его новую степень свободности, работа аналитика становится войной с близкими пациента.

Впрочем, в психоанализе важно не слишком драматизировать проблемы пациента. Мой любимый анекдот о психоанализе такой: «На международном съезде психоаналитиков один мэтр подходит к другому и ни с того, ни с сего бьёт ему по морде. Пострадавший поднимает с пола свои очки, вытирает платком кровь с лица и участливо говорит: „Кто бы мог подумать, что у него такие проблемы“».

Глава 20

БРИЛЛИАНТЫ

Хор, в котором пел мой муж, получил в качестве базы Богоявленский собор на Никольской улице. Это было на бумаге, поскольку из собора только что выселились авторемонтные мастерские, оставив его в растерзанном виде. Для дополнительных заработков Саша устроился охранять собор, где мог петь вечерами. У вокалиста всегда есть проблема помещения, в котором он может орать в своё удовольствие, а меня он уже довёл до белого каления распевками, если в начале брака я хихикала над соседями, писавшими жалобы на громкое пение, то теперь уже сама была готова писать кому-нибудь жалобы.

Наоравшись всласть, он возвращался домой ночевать, поскольку, вряд ли кто решился бы лезть с целью ограбления в такую мрачную махину, да и воровать там было нечего. Однако оформлено это было на мою трудовую книжку, без толку пылящуюся дома, и получать деньги ездили в тьмутараканьскую воинскую часть на электричке. Но мы были молодые, денег не хватало, брали термос с чаем, бутерброды, книги и пилили на вокзал. Как утверждает классика, «мы все — поколение дворников и сторожей». Когда трудовую книжку отдали назад, в ней оказалась печать МВД и надпись о том, что я работала сторожем-пожарным на отдельном военно-строительном участке.