Арсений Замостьянов - Фельдмаршал Румянцев

В те дни в Ташани гостил младший Апраксин — к тому времени уже генерал-поручик. Румянцев говорил ему: «Все более боюсь пережить себя. На случай, если со мной будет удар, я приказываю, чтобы меня оставили умереть спокойно и не подавали мне помощи. Продолжение дней моих только ухудшит мое положение, если останусь немощным и разбитым, в тягость себе и другим. Прошу вас в таком случае приказать, чтобы меня не мучили бесполезно».

Дивизионный штаб-лекарь Ениш докладывал, что П.А. Румянцев «4-го декабря 1796 г. по полуночи в 7 часов пил кофе с сухарями, отправлял свои письменные дела и был очень бодр и весел, а в 9 часов параличный удар отнял у него язык и всю правую сторону тела, сила воспоминания и память от сего пострадали». Доктора суетились вокруг него — но граф уже не пришёл в себя и 7 декабря, как говорится, переселился в лучший из миров.

О последних днях Румянцева складывают величавые легенды. Апраксин вспоминал, что, не желая оставаться бессильным, после апоплексического удара он жестами запрещал врачам приближаться к нему, запрещал оказывать помощь. Чтобы не смели мешать приближению смерти. Четырнадцать часов, лишившись языка, он лежал на одном месте. Зрение осталось при нём — и фельдмаршал поглядывал на докторов внушительно и сурово — как умел. Тут уж даже авторитетный штаб-доктор Иван Миндерер ничего не мог поделать.

Румянцев и в последние часы, покуда не лишился чувств, демонстрировал властный характер. Но поделать уже ничего не мог.

В заключении медицинской комиссии тоже говорилось о сопротивлении знатного пациента: «7 числа в 6 часов пополуночи больной находится в том же положении, как вчера от нас донесено, чрез ночь и еще теперь мало можно приметить признаков воспоминания и, как теперь мы не имели уже причин опасаться сопротивления больного, хотя же недействительность системы нервов, к сожалению, и мало надежды нам преподавала, чтоб все наши труды были полезны, то, однако ж, вместно согласились, взирая находящиеся еще малые жизненные силы, следующее испытание к избавлению сего знаменитого мужа предпринимать приступили: дать ему довольное количество раствора соли виносурменной и также промывальное с уксуса и нашатырного спирта. Но так сие раздражение в больном не произвело никакой перемены, то повторяли мы еще с большим количеством соли виносурменной и чрез раздражение пера в горле старались произвесть возбуждение к рвоте; после сего, дабы дать помощь чревоподобной движение кишок, еще избрали клистер табачного дыма, и как напоследок мы оными не достигли своих предметов, то велели узвар табачной к тому намерению промывательное поставить и сие несколько раз повторять, но и оное не произвело желаемого действия, потом мы взяли прибежище к купоросному этеру с холодною водою, разженною в клистир поставить и пластырь из шпанских мух на живот положить; однако ж все сии наши старания не были в состоянии спасти сего высокого больного и исторгнуть его из челюстей смерти; ибо 8-го числа пополуночи в 9-ть часов и три четверти скончался он спокойно».

Не сумел Румянцев толком послужить ни отцу — императору Петру III, ни сыну — императору Павлу Петровичу. Как будто получил предназначение: служить победно только императрицам, прекрасным дамам. К их ногам бросал прусские и турецкие трофеи, их славу приумножал, проливая кровь.

О последних хлопотах по умершему мы узнаём из письма младшего Апраксина генералу Прозоровскому. Особенно впечатляет начало эпистолы — удивительно искреннее: «К сожалению целого отечества, генерал-фельдмаршал граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский сего утра в 9 часов 45 минут в вечность преселился. Письмо на имя покойного, полученное чрез нарочного курьера, вчерашнюю ночь проехавшего из Петербурга через Ташан, кое принял генерал-майор князь Дашков с объявлением, что курьер при вручении оного изъяснил, что он имеет приказание, отдавши здесь, не мешкать ни одного часа и ехать в Тульчин с другими письмами к графу Александру Васильевичу Суворову-Рымникскому, вашему сиятельству подношу; в последних часах болезни фельдмаршала по моему извещению прибыли киевский губернатор Милашевич, генерал-майор князь Дашков и комендант переяславский Фок, а сию минуту нечаянно и генерал-майор Шошин приехал явиться, который через меня и просит дозволения у вашего сиятельства через несколько времени при теле остаться для отдания последнего долга».

Император Павел — при всей его непредсказуемости — к смерти фельдмаршала отнёсся почтительно: объявил трёхдневный траур «в память великих заслуг фельдмаршала Румянцева перед Отечеством». Сам был скорбен в эти дни. Соответствующим образом вели себя и сановники: многие — искренне, другие — с оглядкой на монарха. Суворова ожидала опала, а потом — два блистательных похода, смертельная болезнь и новая опала. Всё это — за три с половиной года, прошедшие от смерти Румянцева до смерти Суворова.

Так проходит мирская слава — умер полководец, и, кажется, ничто в мире не изменилось. Небо не упало на землю. Фельдмаршал завещал, чтобы его похоронили в Киеве, в Лавре — и сыновья исполнили волю покойного. Есть исторический анекдот — не слишком достоверный, — в котором Екатерина при посещении Киева в 1787-м попеняла Румянцеву, что в городе маловато добротных построек. «Моё дело — брать города, а не строить их, а ещё менее — их украшать», — мрачно отшутился фельдмаршал.

Но киевляне долго помнили Румянцева как спасителя Подола — исторического района «матери городов русских». Подольские слободы расположены на берегу Днепра, у подножия холмов — и эти улочки по весне страдали от наводнений. Тогда и созрел план генерала Миллера — уничтожить Подол, а тамошние храмы отстроить заново на безопасном месте. Румянцев отверг эту идею, спас старинный район.

На несколько дней Киево-Печерская лавра превратилась в мемориал полководца: туда съезжались старые вояки, генералы, побывала на панихидах вся малороссийская аристократия. Хоронили победителя с подобающими воинскими почестями — стояли у могилы и седые ветераны Кагула.

Мы не можем увидеть своими глазами могилу Петра Александровича Румянцева — так обратимся к тем, кто бывал у надгробия фельдмаршала.

Откроем Бантыш-Каменского: «Прах Задунайского покоится в Киево-Печерской Лавре, у левого крылоса Соборной церкви Успения Св. Богородицы. Великолепный памятник, сооруженный старшим сыном его, не мог, по огромности, поставлен быть на том месте, но помещен при входе в церковь с южной стороны, где погребены два Архимандрита. Государственный Канцлер, с высочайшего утверждения, пожертвовал в 1805 году капитал, из процентов которого шесть особ военнослуживших получают каждый год по тысяче рублей, имея жительство в построенном для них доме. Они обязаны во время панихид, отправляемых на память Фельдмаршала, и церковного Соборного служения, окружать его могилу. Их избирает ныне Дума Военного ордена Св. Георгия». Так было, пока не пришла в древний город большая война. В ноябре 1941 года Успенский собор взорвали, а вместе с ним — и могилу великого полководца.