Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов

А произошло вот что. В пьесе партизан Рыбак, предавший Сотникова, вешается. И Боровский уговорил Любимова, чтобы актер, игравший Рыбака (Юрий Смирнов) в финале спектакля со сцены не уходил, а оставался в каком-то столбняке от осознания собственной вины сидеть на ведущих к рампе мостках, на самом их нависавшем буквально над первым рядом краешке, и во время поклонов, и после того, как все артисты покинут сцену.

Зрители уходили из зала, оглядывались на предавшего, раздавленного Рыбака, и не понимали, что происходит… Зал пустел, и актер выдерживал до самого конца.

В 1972 году в Будапеште, занимаясь с Иштваном Хорваи постановкой в театре «ВИГ» «Трех сестер», Боровский пытался уговорить режиссера на странный, как виделось со стороны, поступок: актер, игравший Тузенбаха, не должен выходить на поклоны (которые сам терпеть не мог и всегда старался оказаться где-то сбоку, откуда быстренько можно юркнуть практически незамеченным за кулисы). «“Его”, – говорил Давид, – убили, и все зрители это знают». Уговорить венгерского режиссера, с которым Боровский подружился, не удалось. И «повесившегося» Ставрогина, и Треплева Давид мечтал не выпускать на поклоны… Но…

Глава тринадцатая

Дальний Восток

В феврале 1978 года Давид случайно узнал, что Всероссийским театральным обществом формируется группа под условным названием «Лаборатория для Дальнего Востока», и если в эту группу «проникнуть», поучаствовать в растянутой на несколько лет программе (по городу в год), то сбудется мечта – побывать во Владивостоке, на Сахалине и Камчатке и, самое главное, в Магадане, который давно манил Боровского. Фантастический маршрут!

Группу, выяснил Давид, собирает Владимир Оренов, руководивший в ту пору дальневосточным сектором ВТО. В группе этой – художники театра, театроведы, режиссеры, композиторы… Боровский хотел попасть в Магадан. Он пришел к Оренову в кабинет и прямо сказал: «Я очень хочу попасть в Магадан, там музей, работы Шухаева, я бы очень хотел их посмотреть и вообще побывать в Магадане. Это моя мечта!» Когда Оренов в ответ сообщил, что первая поездка запланирована во Владивосток, затем – Камчатка, а Магадан только через несколько месяцев, Давид сказал: «Хорошо, я везде поеду».

«Я был счастлив – на седьмом небе, – вспоминает Владимир Оренов. – Сам Боровский, великий Боровский, автор занавеса в «Гамлете», согласился ездить и работать с провинциальными художниками. Преподавать им…»

Первый выезд дальневосточной группы – во Владивосток.

Во Владивостоке Давид увлеченно, не высыпаясь, развешивал в выставочном зале работы дальневосточных художников и советовал им, где разместить их, чтобы правильно падало солнце, как надо все это правильно ставить.

«Выставка художников театра, затем – обсуждение, – вспоминал Давид. – Вечером в номере возбужденный гул и, как положено, водка, закуска. Веселый такой треп… Владимир Яковлевич Лакшин, сын мхатовского артиста Якова Ивановича Лакшина, стал рассказывать о МХАТе, о забавных и вечных историях из мхатовского закулисья. В этот вечер Владимир Яковлевич был в ударе. Откуда-то появилась гитара. Он перебрал струны и мягким баритоном запел романс! И еще один. И еще другой. Он был так артистичен, так проникновенен. А главное: состоялось превращение на наших глазах великого и грозного литературного критика в душу компании…»

Лакшина Боровский называл «главной притягательной силой в группе». «Легендарный Лакшин, – записал Давид в дневнике, – из легендарного “Нового мира”, в ту пору уже разгромленного, тихо отсиживался в “Иностранной литературе”. А еще совсем недавно значительная часть общества жила в ожидании выхода “Нового мира”. Синенькой книжечки журнала, который всегда задерживался. И славное имя Лакшин было таким же известным, как имена Твардовского, Некрасова, Войновича, Трифонова и Солженицына…»

«Уснуть в последнюю ночь было невозможно, – вспоминал Владимир Оренов. – Кто-то барабанил в дверь соседнего номера. Высотная гостиница “Океан” находилась в центре Владивостока. Там жили все мы. И замечательная художница Татьяна Сельвинская, называвшая Боровского “художником эпического склада, поэтом, владеющим математически точной формой”, и Давид Боровский, и режиссер Михаил Левитин, и выдающийся критик Владимир Яковлевич Лакшин. Ну и я, молодой покорный слуга, который организовывал вот эту самую первую выставку художников Дальнего Востока. Она проходила очень шумно. На открытие приходило какое-то начальство… в галерее всю ночь развешивали [картины] дальневосточные художники и помогали им москвичи».

В свободное время Давид гулял с Лакшиным. Вдвоем. «Им не был нужен никто, – рассказывает Оренов. – Шел, я помню, Владимир Яковлевич со своей знаменитой сучковатой палкой, рядом шел легкий Давид, и они разговаривали. Разговоры эти не были, к сожалению, нам слышны. Это были разговоры двух очень знающих и чувствующих друг друга людей. Они о существовании друг друга, конечно, знали, но познакомились во Владивостоке».

Боровский «летал» по Владивостоку. Ему было интересно абсолютно все. На всех экскурсиях (а их было две или три) по старому Владивостоку он не просто первый задавал огромное количество вопросов, а еще и знал больше всех «согруппиков», показывал им, где было кабаре, где – варьете, где выступал Третьяков…

Оренов спрашивал: «Давид Львович, вы что, бывали раньше во Владивостоке?» – «Никогда». «Он, – говорит Оренов, – был человеком, о котором можно было сказать: пытливый. Человеком, которому ни секунды не бывает скучно, которому многое надо узнать. Он останавливался у каждого дома, у каждого подъезда, все ему было в диковинку».

Во время обсуждения работ художников Дальнего Востока Боровский, будто не он развешивал эти работы, заново на них смотрел и говорил какие-то очень важные для них вещи, я видел глаза этих молодых ребят, которые в разных городах Дальнего Востока работали. Они слушали его и Сельвинскую и по-новому открывали для себя профессию».

Одна из экскурсий во Владивостоке была на остров Русский. Это сейчас туда ведет мост, там находится университет, а когда-то на острове была военная территория и нога штатского человека туда не должна была ступать. И тем не менее кто-то из начальства решил, надо полагать «для галочки», именно «команду», приехавшую из Москвы, отправить на встречу с матросами, которые там служат. Гостей посадили на катер, они поплыли, Оренов хотел бросить в воду монетку – «такая красота! – чтобы вернуться сюда», а Лакшин сказал: «Владимир Борисович, не бросайте монетку, может высунуться рука и вам ее вернуть…»

Приплывших привели в огромный клуб. Давид с ужасом вспоминал зал, заполненный наголо обритыми молодыми ребятами, сидевшими в холщовых робах. Гостей посадили на авансцену, и они сидели в полном непонимании: о чем они могут рассказать в этой аудитории? Лакшин стал рассказывать что-то, связанное с «Новым миром», прочел знаменитые стихи Твардовского о возвращении с войны. В зале стоял гул – его никто не слушал. Давид выступать категорически отказался. Татьяна Сельвинская не