Опыты для будущего: дневниковые записи, статьи, письма и воспоминания - Александр Михайлович Родченко

в них мы можем уловить то, что больше всего характерно для Я. Халипа, и что лучше всего ему удается. Это – большие пространства, уходящие перспективы, много неба, воздуха, несколько кинематографическое освещение, заходящее солнце… Это – почти ландшафты. Чего ему не хватает? Действия, движения, людей, разворачивания темы.

В этом ему поможет наша совместная работа по альбому «20 лет РККА».

Люди нашей страны имеют также большие перспективы, и они прекрасны. Они знают, как работать и куда идти.

Я. Халип также увидел новые перспективы прекрасного, и мы их видим по новым его снимкам.

Какие задачи поставлены перед ним?

Находить красивое в простом. Изгонять мишуру и дешевые эффекты, помнить, что наши герои, – это – Молоков, Леваневский, Чкалов и другие, – люди с твердой волей, простые и ясные, достойные современники великого и подлинного вождя социализма товарища Сталина.

А.М. Родченко. Проект эмблемы для Первой Всесоюзной выставки фотоискусства. 1937

Перестройка художника[186]

Нелегко говорить, когда вся твоя творческая работа ставится под вопрос. И кем? Самим художником. Трудно, больно говорить об этом, потому что нужно не просто критиковать вещи, в создание которых вкладывалось столько творческих усилий, а раскрыть их содержание, приемы, творческий метод. Каждая из этих работ была борьбой за утверждение своего мировоззрения, и каждую художник стремился создать на уровне высокого мастерства.

…1916–1921 годы. Я – живописец, организатор группы живописцев-беспредметников. Участник многих заграничных выставок. У этой живописи главным образом были задачи композиционные.

1921 год. Бросил живопись. Выдвигаю лозунг: довольно изображать, пора строить. Пошел на производство. Я – декан металлообрабатывающего факультета ВХУТЕИНа, профессор проектировки.

А.М. Родченко. Пионер-трубач. 1930

Из факультета, делавшего ризы, лампады и прочую церковную утварь, стали выходить конструкторы электрической арматуры, металлических бытовых изделий, металлической мебели (сейчас, к сожалению, такого факультета нет). Выпущенные мною инженеры-конструкторы работают в ЦАГИ, на Метрострое, в архитектурных и строительных институтах.

1921–1922 годы. Фотомонтаж, основоположником которого в СССР я могу считать себя. Работа с Маяковским над рекламой.

1923–1924 годы. Фотомонтаж натолкнул заняться фотографией. В первых фото – возвращение к абстракции. Фото – почти беспредметные. На первом плане стояли задачи композиции.

1925–1926 годы. ЛЕФ – разрушение старой фотографии. Борьба за фотографический язык для показа советской темы, поиски точек съемки, агитация за раскрытие мира средствами фотографии, за факты, за репортаж. Первые статьи в журналах «ЛЕФ» и «Советское кино». Ставлю перед собой задачу: показывать предмет со всех сторон и главным образом с такой точки, с которой его еще не привыкли видеть. Ракурсы, трансформации. Это не было ошибкой, это было нужно, и это сыграло положительную роль в фотографии, освежило ее, подняло на новую ступень. Отсюда фотографы Игнатович[187], Лангман[188], Дебабов[189], Прехнер[190] и другие. Изменился характер работ Шайхета, Фридлянда.

А.М. Родченко. Портрет матери. 1924

1926–1928 годы. Группа «Октябрь». Первая выставка в Парке культуры[191]. Участники: Родченко и Грюнталь[192]. Вторая выставка в Доме печати. Участники: Родченко, Игнатович, Лангман, Штеренберг, Смирнов[193], Кудояров[194]. После нападок на моего «Пионера» группа «Октябрь» исключила меня, отмежевываясь от формализма. Руководство перешло к Борису Игнатовичу, который сдал все позиции, и группа разваливается. Остается семейная группа Игнатовичей.

Погружаюсь в фоторепортаж, спортивную съемку, как самую трудную, чтобы излечиться от стаковизма, эстетики и абстракции. С перерывами работаю в полиграфии, театре, кино.

А.М. Родченко. Лестница. 1930

1929–1930 годы. Уезжаю на Беломорский канал в очень плохом настроении. В «Советском фото» стало хорошим тоном травить меня в каждом номере. Снимаю спорт. Кажется без всякого трюкачества. Снимки, как теперь видно, хорошие, наши. Но… ярлык пришит, творчески работать в Москве стало для меня невыносимо. Такие же снимки делает Шайхет[195], такие же, только несколько хуже, другие… Их хвалят. Настроение упадническое. На зло начинаю делать невероятные ракурсы. Все равно ругают. Можно было бросить фотографию и работать в других областях, но просто сдаваться было невозможно. И я уехал. Это было спасение, что была путевка в жизнь. Отсюда стала ясна цель, не страшна ругань, вся травля померкла.

…Гигантская воля собрала сюда, на канал отбросы прошлого. И эта воля сумела поднять у людей такой энтузиазм, какого я не видел в Москве. Люди горели, жертвовали собой, героически одолевая все трудности. Люди, чья жизнь, казалось, была кончена, показали, что она начинается снова, полная необычного интереса и борьбы. Гигантские скалы и плывуны они брали приступом. Это была война человека с дикой природой. Человек пришел и победил, победил и перестроился. Он приехал понурый, наказанный и озлобленный, а уехал с гордо поднятой головой, с орденом на груди, с путевкой в жизнь. И она открылась ему со всей красотой настоящего героического творческого труда.

Я был растерян, поражен. Меня захватил этот энтузиазм. Всё это было близко мне, всё стало понятно. Я забыл обо всех своих творческих огорчениях. Я снимаю просто, не думая о формализме. Меня потрясла та чуткость и мудрость, с которыми осуществлялось перевоспитание людей. Там умели находить индивидуальный подход к каждому. У нас этого чуткого отношения к творческому работнику еще не было тогда. У нас было так: отрекись от формализма и иди работать, как знаешь. Там, на канале, не так это делалось. Бандита не сажали работать за бухгалтерский стол, вора – за исходящие, проститутку не делали прачкой. Бандит делался подрывником, шофером, штурмовым, членом аварийной бригады. Вора или растратчика делали заведующим клубом, столовой, агентом по покупке. И они творили чудеса.

Пробыв месяц на канале, я уехал в Москву, проявил сделанный материал и… заскучал о стройке. Я уже не мог не думать о ней. Как там идет жизнь? Мне казалось, что здесь слишком спокойно и все слишком заняты собой. Я снова уехал на Беломорстрой. Ездил и в третий раз, пока не была закончена стройка.

Мои снимки были помещены во всей печати, сделал номер «СССР на стройке», три четверти работы были использованы для книги о Беломорском канале. Сделал выставку в Дмитровке на строительстве канала Москва – Волга. Печатался всюду. Не печатался лишь в «Советском фото» и ни слова не сказали, как я провел эту работу. Но теперь мне было не больно. Я знал, что я прав. Только в 1935 году, накануне московской выставки мастеров фотоискусства, «Советское фото» поместило ряд моих работ и статьи