Поль Фор - Александр Македонский

Несомненно, для некоторых Ахилл — человек кровожадный, грубый и мстительный, чьи вспышки гнева могли привести лишь к катастрофе. Престранный образец для подражания! Особенно если продолжить сравнение и довести его до обстоятельств смерти одного и другого. Оба, судя по всему, желали краткой, но славной жизни, предпочитая ее долгой, но посредственной (Курций Руф, IX, 6, 22). Однако оба упустили из вида прискорбный конец. Ахилл погиб вовсе не в схватке с противником, а от стрелы, пущенной трусом (Парисом, прозванным Александром!); Александр погиб от собственной невоздержности.

Олимпиада, которая сама практиковала разные мистические культы, внушила своему сыну, вначале ребенку, а затем чрезвычайно благочестивому молодому человеку, должным образом соблюдавшему обряды, два повода для беспокойства: относительно своего происхождения и насчет своей судьбы. Устремленные к небесам глаза, вздернутые дугами брови, прорезанный морщинами лоб, наклон головы Александра достоверно о том свидетельствуют. Разумеется, он не был кривляющимся безумцем, опьяненным музыкой, танцем, священными ароматами или же ядами, как не был он и пришедшим в исступление шаманом; нет, им владела пламенная страсть к потустороннему. Легенда повествует о том, что Александр принудил дельфийскую Пифию, хотя день был неприсутственный, дать ему ответ: «Ты непобедим, сын мой».

Это сомнительное вопрошание оракула покоится на подлинном основании, точно так же, как и желание Александра обоготворить свою мать, приписываемое ему Квинтом Курцием (IX, 6, 26; X, 5, 30). Оно подтверждается одной надписью из Дельф от 327 года (Fouilles de Delphes, Epigraphie, III, 5, № 58). Всюду, где проходил Александр, он совершал поклонение местным богам, будь то Зевс в Олимпии, Дионис во Фракии, Афина в Троаде, Артемида в Эфесе, Нимфы Ксанфа, Геракл в Тире, бог Амон в Сиве, боги-покровители Египта, Бэл-Мардук в Вавилоне, Ахурамазда в Персидской империи (огни которого он распорядился поддерживать), Шива в Индии и т. д. В этом крылась одна из причин успеха Александра среди покоренных народов. Здесь нет ничего безнравственного, ни следа политической недальновидности. Скорее, такое поведение можно определить как доказательство терпимости, далеко опередившей эпоху.

Однако в этом кроется нечто, не имеющее ничего общего с безразличием к разным религиозным догматам и обрядам, а именно, некоторая слабость характера, постоянный страх: «А достаточно ли было принято мер предосторожности против судьбы?», неодолимое желание быть обнадеженным, защищенным, застрахованным. Александр постоянно вопрошал все оракулы, так же как постоянно обращался за советом к прорицателям, самым знаменитым среди которых был Аристандр из Тельмесса. Из десятка анекдотов, касающихся влияния этого последнего на состояние ума Александра, напомним самый старинный и наиболее достоверный, поскольку его в близких выражениях сообщают как серьезный Арриан (I, 11, 2), так и благочестивый Плутарх («Александр», 14, 8–9). Когда весной 334 года подготовка к походу в Азию была в разгаре, пришло сообщение, что деревянная статуя Орфея в Либетрах, у подножия Олимпа, покрылась каплями пота. Все были напуганы, однако Аристандр призвал Александра исполниться уверенности. По его словам, чудесное явление означало, что поэтам и музыкантам, потомкам Орфея, придется проливать пот, воспевая подвиги юного полководца, имеющие совершиться в скором времени. Это не слишком-то хорошо аттестует как самого героя, так и его подхалимов. И можно ли говорить о его набожности, когда, в случае опасности, он велит своему прорицателю изменить календарь? Впредь 30-й день месяца Десия стал 28-м, а сам месяц был назван вторым Артемисием (Курций Руф, VII, 7, 22–29). Вот и пиши историю при таких ухватках героя!

«Удачливый разбойник»

Мы слишком привыкли следовать историкам, ослепленным политическими и военными успехами Александра и его посмертной славой. И не желаем замечать того, что при жизни бóльшая часть греков его ненавидела, что ему завидовали влиятельные македонские роды, что его решения оспаривались даже в самой македонской армии, которую он изнурял и обескровливал и чьи интересы вовсе не совпадали с его собственными. Мы забываем, что в эллинистической и римской историографии наблюдалось господство нравственных критериев. Если судить по фрагментам литературных и философских сочинений, которыми мы располагаем, начиная с 330 года обожествление Александра натолкнулось на противодействие интеллектуальных кругов. Памфлеты на него множились как в окружении Демосфена, так и Аристотеля, в особенности после убийства несчастного Каллисфена в 327 году.

Непонятно даже, с кого начинать перечисление недовольных и ниспровергателей. Вне всякого сомнения, самыми громогласными были вожди демократической партии, которые никогда не замолкали в Афинах, если только их не принуждали к тому силой, — Гиперид, Демосфен, Демад. Одна из речей, приписываемых Демосфену, а именно XVII, посвященная заключенному с Александром договору, дает почувствовать всю меру политического двуличия Александра, проявляемое им сочувствие тираническим режимам. «Надгробная речь» (Έπιταφιος) Гиперида является свидетельством негодования афинян, когда им приходится вспоминать кощунственное почитание Александра, к которому они были принуждены в 324 году. Памфлеты Эфиппа из Олинфа («О смерти Александра и Гефестиона») и Никобула (?) изображают Александра пьяницей, страдающим манией величия.

Однако что долее всего поддерживало враждебную Александру традицию, по крайней мере до II века н. э., то есть апогея Pax romana[34]75, так это философские диатрибы. За ними не стояло никакого цельного и строго выдерживаемого учения, скорее то было множество чисто эмоциональных откликов. Один из учеников Аристотеля76, глубоко уязвленного как восточной политикой бывшего ученика, так и позорной смертью племянника, Феофраст сочинил трактат, озаглавленный «Каллисфен, или О скорби», в котором выразил сожаление в связи с тем, что столь одаренный талантами царь, как Александр, позволил взять над собой верх соблазнам деспотизма, роскоши и удачи, Тихи, то есть успеха. Александр служил излюбленной мишенью для киников от Диогена, насмехавшегося над его мнимым величием, до Телета, усматривавшего в обожествлении Александра последнюю химеру ненасытной души. Стоики в лице Панетия упрекали его в отсутствии умеренности и нравственной дисциплины; в этом с ними были заодно последние стоики Сенека и Лукан. Надгробная речь, которой разразился автор «Фарсалии» Лукан («удачливый разбойник… царь-безумец… бич всех земель и краев, смертоносная молния», в равной степени разившая «все народы» — X, 21; 34–35; 42), похожа на развернутую фразу его современника Квинта Курция (VII, 8, 19): «Во всех краях, до которых ты добрался, ты выказал себя разбойником».