Елена Булгакова - Дневник Елены Булгаковой

Ужинали втроем, угощала замороженной клубникой. Миша говорит, что это дрянь ужасная.

Иду вечером на «Ивана Сусанина».

Умерла Крупская.

Мне крайне не понравился и утомил безмерно «Сусанин». По-моему, всегда эта опера была лобовой, патриотической и такой и осталась, и всякие введения Минина и Пожарского ни к чему не приводят.

Уйма знакомых, здоровалась раз пятьдесят, видела Евгения Петрова, Берсенева, Дунаевского, Хенкина и множество, множество Других.

Миша был дома. К нему звонил Бертенсон из Малого, просит «Бег», Миша отвечал, что он не верит в это дело. Тот настойчиво просит дать для чтения.

Тело Крупской в Колонном зале. Миша, бывший в центре, говорит, что центр перерезан милицейскими оцеплениями, так что из него трудно было уехать.

Миша сидит вечером над романом («Мастер и Маргарита»), раздумывает.

У меня сегодня днем во Всероскомдраме встреча. Совсем неизвестный человек подошел и расспрашивал о Мише. Над чем работает, как живет: восхищался, объявил себя пламенным его почитателем, горевал над страшной судьбой, над тем, что не дают хода пьесам его. Потом сказал: моя жена — Дуся Виноградова, надо дать ей ту пьесу, которую Михаил Афанасьевич считает сильнейшей и которую не ставят, и она будет говорить в Кремле об этом (!).

Когда я рассказала дома Мише об этом разговоре, он сказал: Что это за путь! — Я так и сказала ему.

Днем звонил Дмитриев, спрашивал, когда же можно придти.

Потом Миша пошел к Сергею Топленинову, куда пошел и Дмитриев, и они играли там в шахматы.

А мы с Женичкой ходили в город, к Елисееву. Купили пиво, бананы.

На улицах — колоссальные очереди — стоят люди для того, чтобы попасть в Колонный зал, где лежит тело Крупской.

Мы ехали на такси, доехали до Никитских ворот, дальше не пропускают. Пошли пешком по Леонтьевскому. Купила мимозы.

Вечером Миша — над романом. А я начиталась страхов у Жуковского («Нечто о привидениях») и стала ходить за Мишей по пятам, чтобы не оставаться одной.

Днем Миша в Большом.

Я — в Всероскомдраме, отнесла «Дон-Кихота» в отдел распространения.

Вечером — Миша — роман.

Хамский звонок из «Вечерней Москвы»:

— Михаила Афанасьевича.

— Он болен. Говорит его жена.

— Мне жена не нужна, а нужен Михаил Афанасьевич…

— Он болен.

— Мне он нужен здоровый, больной не нужен… Дело отпадает… Ну, я ответила.

Миша разозлился, позвонил заведующему отделом искусства в «Вечерке», сказал — «от Вас был звонок». Тот: «это Гринвальд и Бернштейн». — «Так нельзя звонить…» и т. д.

Потом звонил Яков Л. и сказал, что к нему звонил Бернштейн и сказал: «вот дала мне отповедь жена Булгакова…»

Я сказала — «не я отповедь дала, а они по-хамски звонили».

Звонок. — «Я писательница, встречалась раньше с Михаилом Андреевичем и хорошо его знаю…»

— С Михаилом Афанасьевичем?

Поперхнулась. Фамилия неразборчивая. Словом, написала либретто. Хочет, чтобы М. А. прочитал.

Вечером Вильямсы и Лена Понсова. Разговор о детях, о домработницах. Скучно. Петя сказал, что вахтанговцы с ним подписывают договор на «Дон-Кихота» и играть эту пьесу будут.

Опять эта писательница! Опять приставание, чтобы Миша по старому знакомству прочитал либретто и сказал свое мнение.

Днем Сергей с товарищем на «Коньке-Горбунке». Миша показывал, как они сидели в первом ряду с важным видом и аплодировали. На деньги, которые я дала им, пили воду в буфете. Сергей сказал — «до'огой буфет!»

Вечером «Сусанин», пошел Миша. На спектакль приехал И. В. Сталин. В правительственной ложе аплодировали после второго акта.

Бедняга Антонова сбилась в сцене монастыря, неправильно взяла слова, сбила хор и оркестр. Самосуд был безумно расстроен.

Миша приехал домой до окончания спектакля и дослушал со мной «Славься» по радио.

Днем правила экземпляры «Дон-Кихота» в отделе распространения. Писала неграмотная машинистка. Пришла домой с головной болью.

На улице около Управления догнал Тренев, спросил, что делает Миша своего? — Ничего. И нет никакой веры в то, что его пьеса может пойти.

— Напрасно, напрасно. Сейчас такое время… Хотят проявить смелость… У меня был разговор о нем и в ЦК и в Комитете… Надо нам непременно повидаться… Приходите к нам на этих днях…

Миша сказал: «Я же еще пойду кланяться?! Ни за что».

Вечером у нас Дмитриев с Мариной.

Разговор Миши с Дмитриевым о МХАТе, о пьесе для него. Миша сказал — «капельдинером в Большом буду, на улице с дощечкой буду стоять, а пьесу в MXAT не дам, пока они не привезут мне ключ от квартиры!»

Сегодня звонили из школы Сталинского района, то есть почему-то она сказала «из филармонии», но филармония оказалась не при чем, а просят М. А. сделать доклад на тему о творчестве Мольера для старших классов школы. Приедут, отвезут, привезут. Говорила очень приятно. Я сказала, что М. А. вряд ли сможет это сделать, так как ему надо было бы готовиться к докладу, а он занят чрезвычайно.

Звонила опять писательница — оказалось Сергей Мятежный. Я ей объяснила, что М. А. очень сейчас занят, попросила, чтобы она отложила присылку либретто на неделю.

Вчера я провела целый день у Ольги, а Миша с перерывом на обед — в Большом. Встретились дома уже часов в десять вечера. Тут же приехал и Гриша Конский (после телефонного звонка). Просьба почитать роман. Миша говорит — я Вам лучше картину из «Дон-Кихота» прочту. Прочитал, тот слушал, хвалил. Но ясно было, что не «Дон-Кихот» его интересовал. И, уходя, опять начал выпрашивать роман хоть на одну ночь. Миша не дал.

Сегодня днем были в дирекции, сидели у Якова Л. Он рассказывал, что Сергей Городецкий невероятно нахамил по телефону. Его не пустили на закрытый спектакль «Сусанина». — «Я морду буду бить тому, кто скажет, что я не имею отношения к этому спектаклю», — сказал Городецкий.

Дома — марочный психоз. Сережка стал собирать альбом марок. Поминутно — мальчишки, мены, покупки. Женька с марками. Вырезывание из конвертов и так далее.

Звонок телефонный — девица из Клуба писателей, «по поручению президиума» просит Мишу что-нибудь прочесть 23 марта в большой клубный день.