Карнавал Безумия. Хроники саморазрушения в стиле панк - Миша Бастер

2/20 – некий сложный фотоколлаж, на 3/21 – Вова Сигачёв из «ДДТ», а на 4/22 – рисунок, изображавший трио советских вождей – Сталин-Хрущёв-Брежнев – в виде панков. Его нарисовала тогдашняя жена Волкова – Нина (NINA), известная к тому моменту как автор нескольких обложек магнитоальбомов «ДК» Сергея Жарикова. В номере 3/21, кстати, был в виде отксеренной факсимильной копии опубликован текст уже упоминавшегося рок-лабораторского «доноса» на нас, по мотивам которого и возник наезд «Комсомольской правды» на наше «рок-подполье» – с последующим судебным процессом.

Популярность журнала росла и росла, о нём стали появляться и положительные статьи в официальной прессе. Например, в газете «Собеседник» хвалебную статью под названием «Подпольщики» написал будущий главред «Коммерсанта» Андрей Васильев. Дело дошло до того, что № 5/23 печатался в Эстонии невероятным тиражом 25 000 экземпляров – в типографии издательства ЦК КПЭ, где до этого прошел местную цензуру. Когда тираж уже был полностью отпечатан, из центра пришел приказ его уничтожить. Рабочие отказались уничтожать готовый журнал, и в результате директор типографии сам таскал пачки экземпляров под нож. Тем временем рядовые сотрудники типографии выносили такие же пачки и складывали в каком-то подвале. Редакция «Урлайта» снарядила две железнодорожные экспедиции за уцелевшей частью тиража. Таким образом в наших руках оказалось около 1000 экземпляров. Еще где-то тысячи три предприимчивые полиграфисты продали в другие руки.

Несмотря на этот относительный успех, наш проект со Смирновым уже вступал в заключительную стадию, в нём назревал раскол. Суть дела в том, что нас с Александром С. Волковым в деятельности «Урлайта» больше волновал творчески-асоциальный момент. А Смирнов был, скорее, реальный революционер. Его всё молодёжное движение интересовало как часть демократического движения. В общем, когда демократы стали мало-помалу занимать какие-то позиции во внешне демократизирующихся госструктурах, Илья захотел «Урлайт» во многом ориентировать на них – чтобы его можно было дать почитать, например, Бурбулису – чтобы тот сразу понял, что с человеком, который издаёт такой журнал, можно иметь серьёзное дело, сотрудничать.

Когда в 1989 году начали делать «Урлайт» № 7/25, мы уже стали провоцировать и продюсировать появление каких-то статей, отражающих смену тренда и идеологического курса журнала. Таким образом появилось несколько текстов, которые уже приобрели, так сказать, «КонтрКультУр’ную» идеологическую окраску – и для Смирнова оказались категорически неприемлемы. Он стал говорить: «Вот этот материал печатать нельзя и вот этот материал печатать тоже нельзя!» А эти материалы для нас были самые важные, принципиальные. В общем, остаться монолитным трио оказалось невозможно, и так мы с Волковым уже отдельно от Смирнова стали делать «Контру», в первый номер которой превратился изначальный «Урлайт» № 7/25. С большим уже креном в пресловутый «экзистенциальный панк».

М. Б.: Экзистенциальный панк у вас получался больше региональный: Ник, тюменцы и омичи… А конфликт между рок-самиздатом и рок-лабораторией тем временем кончился сам собой.

С. Г.: Перестройка набирала обороты, «сверху» разрешали делать всё больше, в том числе, давать платные концерты – и у вчерашнего рок-подполья становилось всё меньше оснований для критики своего злейшего врага. С концом Советского Союза в рок-лаборатории вообще пропала нужда, поскольку в стране наступила тотальная анархическая вольница. Тогда шла глобальная смена тренда с «перестроечного рока» а-ля Шевчук на пресловутый «экзистенциальный панк» – этот термин фактически и родился в рамках «КонтрКультУр’ы». Изначально «экзистенциальный панк» был фактически сибирским явлением, хотя потом под влиянием сибиряков появился и в Москве («Резервация здесь»), и в Питере («Пограничная зона»), и ещё кое-где… Собственно, идеология «КонтрКультУр’ы» стояла на пяти фигурах: Летов, Неумоев, Янка, Ник Рок-н-Ролл и Олди из «Комитета охраны тепла», это были наши маяки и лидеры того времени. Кстати, хотя «КОТ» был группой из Калининграда/Кёнигсберга, сам Олди родился в Кемеровской области, так что корнями уходил в ту же сибирскую почву. А Ник, наоборот, хоть и родился в Оренбурге, но получал андеграундный резонанс, обретаясь в Сибири – главным образом, в Тюмени.

М. Б.: Я помню интервью, где Летов отвергал возможность единого панк-движа, в который внезапно занырнул в Вильнюсе, Москве, Симферополе и Тюмени, и при этом признавался, что участие в нем – это очень тяжело, а публика ужасна.

С. Г.: Когда в зале один нормальный человек и 99 уродов – это зрелище, мягко говоря, не из приятных. Всё это Летов считал мерзостным проявлением обыденной жизни, альтернативной абсолютной свободе. Лично мне «Инструкция по выживанию» всегда была ближе, чем «Гражданская Оборона», – именно потому, что она менее интеллектуальна, более интуитивно-стихийна и космична. Кстати, Летов, когда записывал альбом «Инструкция по выживанию», целиком состоящий из неумоевских песен, испытывал, по его словам, невероятное наслаждение… Я думаю, что Неумоев – да, кстати, и Янка – это то, чем он всю жизнь стремился стать. Но в Летове был слишком силен западный, рациональный элемент. Когда в 1990-х шоу-бизнес в какой-то мере уже перестал вызывать отторжение и все к нему несколько притерпелись, Егор проявился как человек, умело оперирующий своим имиджем. В свое время он нажил себе славу некоммерческого героя, который пишет некоммерческий/неудобоваримый звук любой ценой, лишь бы это не пошло «в тираж», а когда условные миллионы стали перед ним за это преклоняться, спокойно выпустил этот некоммерческий звук на массово продажных носителях, получив за это кучу денег. Потом так же спокойно сначала зашел в медийно резонансную НБП, а потом с пафосом объявил о выходе оттуда. Хотя членский билет сохранил… В общем, человек очень талантливо занимался манипулированием и регулировкой обращения своего «я» в масс-медиа. Что не отменяет его необыкновенного таланта.

М. Б.: Я помню что он обиделся на гариковскую компанию, за то что его там обозвали КСП-шником. Они тогда играли с Янкой на квартире акустику.

С. Г.: У Янки гораздо больше, чем у Летова, текст, месседж и дух доминировали над музыкой… В «Контре» мы, кстати, тоже как могли стремились, чтобы дух доминировал над рацио. «КонтрКультУр’а» после «Урлайта» была как отчаянно-самозабвенный экзистенциальный порыв после вдумчивой, хотя и несколько хулиганской социальной критики – типа Вальтер Беньямин после Карла Маркса. В рок-журналистике она была аналогична «Поп-механике» Сергея Курёхина в музыке. Сам Курёхин никогда не фигурировал на страницах нашего журнала как авторитет, но сейчас, с исторической дистанции, очевидно, что мы использовали похожие принципы. Стремились как бы взорвать поле отдельных статей и журнала в целом, превращая его в феерию не сочетаемых в привычной логике жанровых обломков и мифологем.

Журнал у нас, конечно, был более леворадикальным, чем праворадикальным, но не в плане «бомбометания», а чисто эстетически. И вот в этом леворадикальном противостоянии трезвой идеологии демократического движения уже, наверное,