Маргарет Хаббард - Полет лебедя

— Я тоже забыл, — попытался ответить он. — От птичьего двора до лебединого озера очень длинный путь.

— Возможно, не такой долгий, как ты думаешь. Что ты приобрел с тех пор, как лежал в этой кровати маленьким безволосым существом, издающим громкие крики, которые тщетно пытался успокоить твой отец? Ты поднял шум во всем мире, это точно, но что тебе-то это дало?

Ханс поднял голову.

— Я получил знаменитость, безбедное существование, верных друзей…

— А счастье?

Он не ответил. Карен рассмеялась:

— Всегда, когда я вспоминала о тебе, Ханс Кристиан, я видела тебя таким, как в тот день, когда умер король, когда судьба осмелилась отобрать у тебя то, чего ты так жаждал!

— Нет, я помню, что сказала старая гадалка: «Весь мир поднимет головы и будет смотреть за его полетом, а городок Оденсе, в котором он родился, будет больше всех в Дании гордиться им. Для него зажгутся фонари, и люди выйдут на улицы. Все высшие почести будут его!»

— Да, это сбылось, — согласилась Карен.

— Если бы я только знал, что думает об этом король! Все это может показаться ему глупым. Я не могу этого вынести!

— Значит, ты понимаешь, что я имею в виду! Для тебя нет счастья. Даже наивысший момент твоего торжества омрачен страхом перед тем, что думает об этом король!

— Я не отрицаю, — ответил Ханс, сделав рукой уставший жест. — Я никогда не был полностью счастлив. Когда я стремился к какой-то цели, я говорил себе: «Как только я ее добьюсь, я буду абсолютно счастлив». Но когда наступало это время, я был разочарован. Обязательно что-нибудь портило мою радость.

Карен села в кресло и скрестила руки на груди.

— Итак, ты вернулся в свой старый дом, все еще не испытывая счастья, все еще стремясь к какой-то недостижимой цели. Ну и как далеко ты зашел в конце концов? Годы сотворили странные вещи и с тобой и со мной, и все же ты остался таким же маленьким мальчишкой, который мечтал, как к нему в руки будут падать звезды. А мне никогда не были нужны звезды. Мне хватало куска хлеба и кружки молока, и я была счастливее тебя.

Ханс поднял голову и посмотрел на нее через мрак.

— Ты хочешь сказать, что, если бы тебе выпала возможность начать жизнь сначала, ты прожила бы ее таким же образом?

— Нет, — решительно ответила она. — В Копенгагене есть улицы, на которые мне никогда не ступить из-за тех неприятных воспоминаний, которые они хранят. Бедная девушка не вышла замуж за принца!

— Тогда что же ты сделала?

— Я построила дом для себя и своего мужчины. Он всего лишь бедный рабочий и мы живем в одном из самых нищенских районов Копенгагена. Дом не так хорош, как твой в Новой гавани рядом с пристанью. Он грязный и бедный, но в нашем очаге всегда горит огонь.

— Я почти завидую тебе, — пробормотал Ханс.

— Ты бы не позавидовал, узнав, через что мне пришлось пройти, чтобы получить и сохранить его!

— Но битва так прекрасна! Это конец скучен, когда не остается больше ничего, кроме как наслаждаться победой.

Карен усмехнулась:

— Это не должно быть скучно для великого поэта. Твой гений неплохой хозяин.

— Даже он предал меня. Я, конечно, продолжаю писать, но истории больше не получаются такими свежими и прекрасными, как раньше. Дания, уставшая от войны с Германией, готова обратить свой взор к литературе и искусству. А мне нечего предложить ей.

— Тогда мы уравняли чашу весов. Твое детство было наполнено добротой и любовью, а мне оставалось довольствоваться милостью чужаков. Теперь же у меня есть любовь и тепло, которые согреют меня в последние годы жизни, а твоя душа пуста.

— Ты так говоришь, Карен, словно ты этому рада!

Женщина холодно покачала головой.

— Меня не интересует никто, кроме моего мужа. Он любит меня. Я перестала испытывать какие-либо чувства к другим людям, когда поняла, что им на меня наплевать. И теперь я счастлива.

Она замолчала. Через некоторое время Карен повторила свои слова, словно пытаясь убедить саму себя.

— Да, теперь я счастлива, а до твоего одиночества мне нет дела.

По комнате будто пронесся холодный ветер. Она предоставила ему полный перечень своих владений: ее дом, ее очаг, ее муж — но все же чувствительная душа поэта уловила то, чего не слышали его уши.

— А ведь ты не удовлетворена, — дерзко произнес он, так как только дерзость могла соперничать с холодом этой женщины. — Твое сердце мучают воспоминания о прошлом. Почему бы тебе не забыть о нем и почувствовать радость, о которой ты говоришь?

Ее взгляд стал еще более холодным, если только это было возможно.

— Я такая, какой сделал меня ты и мир.

— Я? А я-то чем виноват?

— У тебя был дом, отец, защита материнских рук. Ты владел тем, что должно было быть моим.

— Как ты можешь ненавидеть меня, Карен? Ведь ты никогда не знала меня. Разве можно ненавидеть незнакомца?

— Я знала нашу мать, — спокойно произнесла она. Ее лицо не выражало никаких эмоций. — О, нет, не тогда, когда она была жива! Но после ее смерти, когда я плутала в Копенгагене от одной грязной лачуги к другой, я поняла, какую ужасную вещь она сделала со мной. Она оттолкнула меня, словно прокаженную, не научила ничему, никогда не заботилась обо мне. Хотела бы я, чтобы она посмотрела на тебя сейчас и увидела бы, что ее любимый сын со всей своей славой познал такую же пустоту сердца, как и ее нежеланная дочь!

Мужчина на верстаке не ответил. На улице слышались голоса мальчишек, поющих гимн своему любимому поэту. Карен встала и пошла к окну.

— Они идут. Дети и представители гильдии лавочников, чтобы оказать тебе дальнейшие почести. Надень улыбку на свое лицо. Ну же. Ты же счастлив сейчас. Неужели ты забыл?

— Я не хочу видеть их, — простонал Ханс.

— Теперь вы общественное достояние, Ханс Кристиан! Воротник, поднятый до самых ушей, не спрячет вас от них, — она вновь повернулась к окну. — Вот и жирный бургомистр. Сейчас прямо лопнет от гордости. Видно, готовится произнести еще одну свою речь! — ехидно произнесла она, но затем ее тон смягчился: — Дети идут сюда. Какие же они хорошенькие!

Дверь распахнулась, и внутрь ввалился бургомистр. Другой вошедший поставил кресло на середину комнаты и жестом указал на него Андерсену. Поэт сел, и сразу же его окружили дети, поющие песню и протягивающие ему цветы. Когда песня закончилась, они положили цветы на пол вокруг его кресла, и одна девочка вышла вперед.

— От детей Оденсе, герр Андерсен, мы… мы приносим вам свои приветствия и по… поздравления.

Бургомистр начал шепотом подсказывать ей слова, но она была слишком напугана, чтобы понять их. Приложив один из пальцев ко рту, она продолжила: