Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Ознакомительный фрагмент

февраля 1937 года, в день ареста[730], советский рай обернулся для Г. адом: допросы, тюрьмы, этапирование в Москву, в Ярославль, во Владивосток, на Колыму; каторга, новые приговоры и наконец пожизненная ссылка… Удел многих, и — здесь она тоже не была исключением — некоторые из старых колымчан, разделивших тот же удел, и В. Шаламов в их числе, «считали тогда Гинзбург партийным догматиком из элитарного слоя»[731].

Возможно, и так. Во всяком случае, получив 25 июня 1955 года справку о полной реабилитации, Г. незамедлительно возвращается в ряды членов КПСС[732] и…

Я, — 24 ноября 1956 года еще из Магадана пишет она своему сыну Василию Аксенову на материк, — работаю сейчас так много, что даже свыше сил. Дело в том, что в результате отчетно-выборного собрания я оказалась секретарем нашей партийной организации. Обстановка так сложилась, что отказаться было нельзя. И вот сейчас, после двадцатилетнего перерыва, приходится заново привыкать, хоть и не к очень масштабной, но все же партийной работе. <…> Одним словом, энергично «фукцирую». Выбрали меня и делегатом на городскую партийную конференцию[733].

К «труду со всеми сообща и заодно с правопорядком» Г. тянется и позже: как во Львове, где она несколько лет зарабатывала журналистикой, так и перебравшись в Москву. Переводит с немецкого письма композитора Шумана и тексты Б. Брехта к балету «Семь смертных грехов», выпускает автобиографическую книжку «Так начиналось… Записки учительницы» (Казань, 1963), пишет двухстраничные рекомендательные рецензии для журнала «Юность» («Подписывалась, — как вспоминает Е. Сидоров, — псевдонимом „Семенова“, иногда ставила свою фамилию») и там же, в «Юности», печатается как мемуарист: «Единая трудовая…» (1965. № 11), «Студенты двадцатых годов» (1966. № 8), «Юноша» (1967. № 9).

Но это все скорее «ради хлеба насущного». Главным для Г. становится замысел, родившийся, по ее словам, еще в ГУЛАГе:

Запомнить, чтобы потом написать! — было основной целью моей жизни в течение всех восемнадцати лет. Сбор материала для этой книги начался с того самого момента, когда я переступила порог Казанской внутренней тюрьмы НКВД[734].

Замысел реализуется дважды. И не вполне ясно, что же читали в «Юности» и в «Новом мире», куда Г. в январе 1963 года передала рукопись: беллетризованный (и позднее уничтоженный автором) роман «Под сенью Люциферова крыла», написанный, — по свидетельству новомирца Б. Закса, — «в третьем лице, в форме художественной: вместо „я“ везде была „она“, с другим именем. И это было так фальшиво, что это читать было невозможно»[735]. Или все-таки в редакцию был представлен уже канонический, без каких бы то ни было беллетристических ухищрений текст «Крутого маршрута»?

Достоверно известно лишь то, что, — как говорит Г., — «„Юность“ переслала мою рукопись на хранение в Институт Маркса — Энгельса — Ленина, где, как писалось в сопроводительной бумажке, „она может явиться материалом по истории партии“». Тогда как в отделе прозы «Нового мира», — еще раз сошлемся на слова Г., — «к моей работе отнеслись с сочувствием и пониманием», а вот

главный редактор почему-то подошел к ней с явным предубеждением. Мне передавали, что он говорил: «Она заметила, что не все в порядке, только тогда, когда стали сажать коммунистов. А когда истребляли русское крестьянство, она считала это вполне естественным». Тяжкое и несправедливое обвинение.

Обвинение, действительно, тяжкое, и, — по свидетельствам современников, — не раз А. Твардовским повторенное. «Его коробило в этом произведении то, что в героине так сильно сидит советская элитность, что она как бы чувствует себя противопоставленной всей другой арестантской среде, что как бы им так и надо, а меня за что?» — вспоминает Б. Закс[736]. «Книжка матери Василия Аксенова, — пересказывает Ю. Семенов реплику Твардовского, — ужасна тем, что там смакуется, как было хорошо до того, как взяли. Звонит муж (казанский воевода), и в Москве лучшие места бронируются. Значит, когда вам было хорошо, Россия — черт с ней?»[737] И наконец: «Это несерьезно. Это сентиментально-дамская журналистская стряпня. Так будто бы сказал Твардовский», — читаем мы в дневнике Ф. Абрамова.[738]

Итак, шансы на публикацию в России потеряны. Но, — говорит Г., — «как только рукопись попала в редакции популярнейших толстых журналов, началось пятилетнее плавание ее по бурным волнам самиздата». «Москва, — в сентябре 1964 года пишет матери В. Аксенов, — полна слухами о твоих мемуарах. <…> Те, что читали, очень высокого мнения»[739]. «Это, — 15 апреля 1965 года подтверждает в дневнике и А. Гладков, — превосходно, умно, точно, честно. Еще одна из больших книг той „второй литературы“, которая существует еще пока в рукописном виде»[740].

Дальнейшее предсказуемо: после того как первая книга «Крутого маршрута» была кем-то наговорена на магнитофонную пленку и вывезена за границу, в январе 1967 года ее издают в Милане, потом во Франкфурте, текст звучит по «Би-би-си», выходит в переводах на основные европейские языки…

Г., естественно, встревожена[741] и в интервью газете итальянских коммунистов «Унита» сообщает: «Книга издана за границей без моего ведома и согласия». Этого оказывается достаточно — ее, против ожиданий, не трогают, на собраниях и в газетах не клеймят, ниоткуда не исключают, а в 1976 году вместе с сыном даже выпускают по приглашению Французского ПЕН-клуба за границу, где она посещает Париж, Ниццу, Кельн, встречается с М. Шагалом, В. Некрасовым, В. Максимовым, А. Синявским, Е. Эткиндом, Г. Бёллем.

Триумф, хотя запоздалый, конечно, так как дни Г. уже сочтены. И — под занавес — выразительная деталь из воспоминаний ее приемной дочери А. Аксеновой:

До конца жизни мама под подушкой в сумке держала свой паспорт и партийный билет и куда бы она ни выходила — носила с собой. На подтрунивание близких она отшучивалась: «Без бумажки ты — букашка». Чего ей стоил этот паспорт?! Чего ей стоила партийная реабилитация?![742]

Соч.: Крутой маршрут: Хроника времен культа личности. М., 1989, 1991, 1998, 2005, 2008, 2018, 2020.

Лит.: Два следственных дела Е. Гинзбург / Сост. А. Литвин, предисл. В. Аксенова. Казань, 1994.

Гинзбург Лидия Яковлевна (1902–1990)

Г. могла бы, наверное, стать актрисой и в ранней молодости даже выступала (вместе с Р. Зеленой и В. Инбер) на сцене полусамодеятельного одесского театра миниатюр КРОТ (Конфрерия[743] Рыцарей Острого Театра). Однако судьба распорядилась иначе, и, еще зимой 1920–1921 года несколько раз побывав на занятиях поэтической студии Н. Гумилева в Доме искусств[744], Г. в 1922 году окончательно перебралась в Петроград, где поступила на словесный факультет ГИИИ (Государственного института истории искусств).

Там, в кругу Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, В. Шкловского, других великих филологов-«формалистов»,

не было, — как вспоминает Г., —