Василий Ардаматский - Две дороги

— Когда речь заходит о чести имени, Форд денег не жалеет, и давайте не будем говорить об этой стороне дела. Нас интересует только результат. Но во всех его аспектах. Во всех, — подчеркнул Бризоль.

Зиверт понимающе склонил голову, его живое смуглое лицо сковало выражение глубокой сосредоточенности.

— Из всех аспектов я выделяю два главных, — неторопливо начал он. — Первый — проучить газетчика, поднявшего руку на Форда. Второй — чтобы после операции не было... — он запнулся и закончил с мимолетной улыбкой: — Чтоб не было никакого дыма.

— Совершенно верно, — согласился Бризоль, подумав, что такого типа, как его собеседник, не мешало бы Форду иметь при себе постоянно.

— Однако обеспечить второй аспект в условиях Америки крайне трудно, — продолжал Зиверт. — Мистер Форд — фигура, все, что связано с ним, — сенсация, и понятно любопытство газетчиков. А эта публика может найти труп там, где его и не было.

— Именно. Мистер Форд тоже говорил об этом.

— Я рад быть его единомышленником, — усмехнулся Зиверт. — Но это только усиливает мое беспокойство.

— Вы отказываетесь?

— Нет, — твердо ответил Зиверт. — Но я обязан именно этот аспект тщательно продумать.

— Когда мне зайти? — спросил Бризоль, вставая.

— Завтра в это же время.

На другой день у Зиверта уже был готов план действий.

— По-моему, я нашел решение... У меня есть человек, который может это сделать, и всякий дым при этом будет исключен. Но этот человек сейчас сидит в немецкой тюрьме.

— Начало мне не нравится, — сказал Бризоль.

— Нас же интересует не начало, а конечный результат. Не так ли? — оживленно продолжал Зиверт. — Этот человек известен как владелец информационного агентства, занимавшегося делами Коминтерна. Его услугами пользовались и ваши газетчики. Им можно будет в случае чего об этом напомнить. Словом, информированность этого человека в делах Коминтерна вне сомнения. А сделав все, что требуется для вас, этот человек исчезнет.

— Совсем? — быстро спросил Бризоль.

— Нет, это было бы неосторожным шагом, исчезновение в данной ситуации немедленно вызовет подозрение.

— Но газетчики вездесущи, — сказал Бризоль.

— Этот человек будет знать, что свободу и жизнь он получит за то, что станет немым. Я хорошо его знаю, он будет образцовым немым.

Бризоль долго думал, перебирая вынутые из кармана четки.

— А все остальные щели? — спросил он наконец.

— Щель еще только одна, — ответил Зиверт. — Берлинский полицей-президиум. Но там есть достаточно солидный человек, он все, что нужно, сделает и тоже будет немым по причинам, которые объяснять нет надобности.

— Я бы хотел иметь дело только с вами.

— Со мной и с тем человеком в тюрьме. Все остальное я беру на себя.

Теперь они заговорили о гонораре, и надо думать, что эта операция стоила Генри Форду немало.

Подготовка заняла больше недели.

Дружиловский по-прежнему сидел в одиночке, ожидая суда, на котором собирался доказывать, что он непримиримый борец против коммунизма.

В это утро он, лежа на жесткой койке, репетировал свою речь на суде. Лязгнул запор, ржаво проскрипела дверь, и в камеру зашел незнакомый господин в ворсистом пальто и большой клетчатой кепке.

Дружиловский свесил ноги с койки, удивленно глядя на него.

— Я, с вашего разрешения, сяду, — не здороваясь, сказал незнакомец на хорошем русском языке. Он сел на табуретку и, вынув портсигар, протянул Дружиловскому: — Прошу.

— Спасибо, не курю, — хрипло ответил Дружиловский, хотя он чертовски хотел глотнуть табачного дыма.

По камере поплыл приятный аромат дорогого табака. Оглядевшись, незнакомец сказал:

— Тюрьма — это все-таки тюрьма, даже если она немецкая. — Он помолчал. — Моя фамилия Бризоль. Не слышали?

— Почему не слышал? Я знаю вас, — ответил Дружиловский. — Только я думал, что вы в Америке.

— В данное время я здесь, — сказал Бризоль. — Но дело у меня к вам все же американское, и направил меня господин Зиверт, который кланяется вам.

Затем Бризоль сообщил, что ему нужно.

— Разве господин Зиверт не понимает, что, сидя здесь, я ничего сделать не могу? — спросил Дружиловский.

— Понимает. И мы поступим так, — продолжал Бризоль. — Вы здесь, в камере, под присягой дадите свидетельские показания, что те документы, которыми оперировал Бернштейн, вы однажды видели у известного вам агента Коминтерна.

— Согласен, — ответил он.

«Ясно! Зиверт протягивает руку помощи», — пронеслось в его голове.

— Однако будет выглядеть странно, что я даю какие-то показания, сидя в тюрьме.

— Я получу от немцев справку, что вас попросту спрятали в тюрьме от мести коммунистов, — сказал Бризоль.

Дружиловский выжидательно молчал.

— Платой будет ваша свобода. Замечу, это будет стоить недешево.

Дружиловский сделал все, как ему было сказано, — под присягой и даже в присутствии православного священника дал необходимые показания.

Прощаясь с ним, Бризоль сказал:

— Оплата вашей работы произойдет неукоснительно и в самое ближайшее время.

Но прошло еще две недели, а свободой не пахло, и уже был назначен день суда — 3 ноября. Он решил, что его снова обманули, и, когда его везли в суд, чувствовал себя преданным всеми, кому он верно служил. Но нет, он так просто на колени не станет! Он будет ожесточенно бороться и на суде не пощадит никого!

Весь его запал пропал даром. Судебного разбирательства не было. Ему сразу объявили приговор. Время, проведенное им в тюрьме, определялось как наказание. Ему было предписано в сорок восемь часов покинуть Германию. Дружиловский подписал обязательство через два дня явиться в полицей-президиум для получения выездных документов, и его отпустили.

«Все завершилось тем, что 24 апреля с. г. газета «Роте фане» выступила с разоблачением болгарских фальшивок Дружиловского. Опубликованное местной печатью опровержение болгарского посла выглядело беспомощно — голое отрицание плюс злость. Немцы Дружиловского от греха подальше убрали, посадили его в тюрьму за какую-то фальшивку о крушении поезда в Данцигском коридоре. Когда будет суд, неизвестно, он уже откладывался два раза, а печать по этому поводу больше ничего не сообщает. Так или иначе агентство «Руссина» перестало существовать. Деятельность группы Орлова продолжается, и весьма активно, я делаю здесь все, что могу, надеюсь, что через пару месяцев мы нанесем удар и сюда.