Лев Каменев: «Я не согласен» - Анна Сергеевна Кочетова

– Я говорил с Томским. Он считал, что это есть единственный метод, который остается у групп, враждебных правительству при данной обстановке.

Вечером, передавая сообщение Сталину, Ежов особо выделил этот момент: «Характер сенсации имели показания Каменева о его переговорах с правыми вплоть до 1934 года через Томского, линию которого целиком разделяли Бухарин и Рыков. Каменев также показал о запасном центре, назвав Сокольникова, Серебрякова и Радека»[534]. Зачем Каменев решил оговорить и «правых», не ясно. Но Томский не смог пережить такого позора и застрелился.

Вышинский, допрашивая Каменева далее, напомнил ему о статье «25 лет», изданной в 1933 году, и его заявлении, в котором он выражал преданность партии. Каменев продолжал говорить то, чего от него ждали:

– Я делал это во исполнение вполне определенного, выработанного плана захвата власти, который заключался в сочетании террористических действий с двурушничеством[535].

Периодически Вышинский отвлекался на Зиновьева, спрашивая того, подтверждает ли он эти слова. Зиновьев на все отвечал: «Да».

В сообщениях Сталину Ежов говорил, что Каменев держится вызывающе: «Пытается рисоваться, изображая из себя вождя»[536]. На самом деле так получалось, скорее, от безысходности. Каменев отвечал на вопросы кратко, сухо, где-то даже дерзко, иногда вступая в спор с Вышинским. Он отрицал, что его деятельность была направлена против социализма, хотя Вышинский настаивал:

– Вы отчетливо себе представляете, что ведете борьбу против социализма?

– Мы отчетливо представляем, что ведем борьбу против руководства партии и правительства.

– Тем самым и против социализма, – не унимался Вышинский.

Каменев протестовал:

– Вы делаете вывод историка и обвинителя. Я не обязан присоединяться к Вашему анализу, когда у меня свои настроения.

– Меня интересует Ваш план.

– О плане я Вам говорил.

– В 1932, 1933, 1934 годах, о дальнейшем я пока не говорю, Вы сами представляли собой отъявленного врага, простите за это выражение.

– Нечего мне прощать, это точная характеристика.

– Ваше практическое участие в организации убийства товарища Кирова, в частности, вопрос Вашей поездки в Ленинград – скажите тоже.

Каменев ухмыльнулся:

– Вы, значит, не интересуетесь участием Троцкого в заговоре, ни моментом организации самого заговора?

Однако Вышинского не так просто сбить с толку:

– Об этом много говорилось, и мы будем об этом говорить в конце Вашего допроса.

Каменев же больше говорил о Троцком. Он утверждал, что все указания о терроре поступали от Троцкого через Смирнова и Мрачковского.

– Мы были уверены, что директива о террористической установке есть точная директива Троцкого, так как передавалась она через абсолютно доверенных людей Троцкого.

При этом Лев Борисович избегал слова «блок», называя его «узким террористическим заговором» – организационное объединение сложилось в 1932 году и не имело никакой платформы.

Каменев рассказывал о совещании «центра» на даче в Ильинском в начале осени 1932 года, которого не было. Об организации терактов в Москве и Ленинграде, которых на самом деле не планировалось. Он рассказывал, что после возвращения из ссылки получил вторую директиву Троцкого в письме к Дрейцеру – о форсировании террористических актов.

Вышинский напомнил ему, что на суде 15–16 января 1935 года Каменев отрицал свою причастность к убийству Кирова, а сейчас говорит о его организации. На что Каменев отвечал, что «это было продолжение двурушничества»[537]. При этом Каменев уверял, что с группой Румянцева и Котолынова он не общался, проверку подготовки теракта не организовывал.

Отдельное внимание Вышинский обратил на отношение Томского, Бухарина и Рыкова к готовящемуся теракту:

– Из разговора с Томским Вы усвоили, что эта тройка разделяла и в 1934 году Вашу террористическую позицию?

Каменев замялся:

– Я не могу точно сказать «разделяли», вообще слово «разделяли»…

– Возьмите другое слово, которое соответствует истинному положению вещей.

– Да, я могу сказать перед любым человеком и человеком, которого я сейчас обвиняю, это то, что мое сообщение о террористической деятельности у Томского не вызывало не только…

– Вы ему сообщили об этом?

– Да.

– Он знал о Вашей террористической деятельности?

– Да. Не вызвало не только никакого сопротивления…

– Но?

– Но, наоборот, для меня было совершенно ясно, что он откроет свою политическую деятельность на успехе этого.

– Это было точкой зрения только Томского или всей группы? – выпытывал Вышинский

– Я не спрашивал, – ответил Каменев.

Все вопросы крутились вокруг одной темы – создали группу, получили через сторонних людей директиву Троцкого, готовили теракт против партийного руководства. Все. Никаких подробностей. Только вопросы: кто кому что говорил, поддерживал ли идеи и в каком году – точно в 1934, а не в 1932?

Дальше были допросы, допросы. И только вечером 21 августа судебное следствие закончилось.

22 августа в 11.30 судебное заседание открылось речью гособвинителя Андрея Вышинского[538]. Обращаясь к судьям, он не уставал цитировать речи обвиняемых и протоколы их допросов, написанные следователями. Обращаясь к обвиняемым, он не скупился на эпитеты:

– Вы – кучка подлинных контрреволюционеров! Вы выступили против свободы и счастья народов! Бесстыдное сравнение с эпохой народовольческого терроризма. Я решительно отметаю кощунственную параллель. Перед нами преступники, опасные, закоренелые, жестокие, беспощадные к нашему народу, к нашим идеалам, к руководителям нашей борьбы – вождям советской страны, вождям трудящихся всего мира!

В заключение Вышинский воззвал к судьям:

– Коварного врага щадить нельзя! Я позволю себе напомнить о вашей обязанности, признав всех этих людей, всех шестнадцать, виновными в государственном преступлении, применить к ним в полной мере те статьи закона, которые предъявлены им обвинением. Взбесившихся собак я требую расстрелять – всех до одного![539]

Зал грохнул аплодисментами.

После перерыва стали заслушивать последние слова подсудимых. А в это время текст приговора уже был составлен и направлен Сталину[540]. В ответной шифротелеграмме от 23 августа 1936 года тот сообщил, что одобряет текст «по существу», но указал, что необходимо его «стилистически отшлифовать». Сталин потребовал дополнить приговор информацией о том, что «Троцкий и Седов подлежат привлечению к суду или находятся под судом», поскольку «это имеет большое значение для Европы», «вычеркнуть заключительные слова: “приговор окончательный и обжалованию не подлежит”», поскольку они, по мнению Сталина, «производят плохое впечатление». Он также велел воспроизвести полностью звания членов Военной коллегии Верховного суда СССР[541].

Каменев с последним словом выступил уже 23 августа на утреннем заседании[542]:

– Граждане судьи! Государственный обвинитель потребовал для меня, как и для прочих обвиняемых, расстрела. Это требование естественно, законно и справедливо. Я вместе с Зиновьевым и Троцким был организатором и руководителем террористического заговора, подготовлявшего ряд террористических покушений против руководителей правительства и партии нашей страны и осуществившего убийство Сергея Мироновича Кирова. Расстрел, уничтожение есть естественный, справедливый, законный ответ пролетарской