Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

заграничные «нелегальные» (как здесь выражаются) издания… Я прочла кое-что и поэтому теперь хотя немного ознакомилась со всем «тем», о чем как-то смутно слыхала у себя дома. Прочтенные мною немногие вещи дали мне более ясное и точное понятие, чем если бы мне кто-нибудь вздумал все «разъяснить»; я предпочитаю знакомиться с деятельностью «этих» людей и их жизнью, их убеждениями непосредственно по их сочинениям, чем из рассказов и разговоров посторонних. Тяжелое раздумье охватило меня, когда я ночью дочитывала последние страницы одной брошюры, где рассказана история возникновения и деятельности революционных партий. Что это? Тяжелый, смутный сон или печальная действительность? И это все было, и это все правда? Да что же это такое, или эти люди действуют как в угаре от собственных идей?.. Разве так нужно работать на пользу народа? Разве не безобразно, не возмутительно средство, к которому прибег Стефанович, чтобы возмутить народ? Мне стоило усилий сдержать крик негодования, который готов был вырваться из груди, когда я читала те строки, где так откровенно рассказано это дело. Сердце переполнилось бесконечною жалостью к несчастной, темной массе, которая была игрушкой в руках этих людей… Чего они добились? Только того, что правительство стало еще строже и уж ни в каком случае не было либерально. Народ взяли под опеку; соприкосновения интеллигенции с народом стали бояться, заподозревая в каждом интеллигенте, идущем в народ, как бы ни были честны и благородны его убеждения, – врага правительства, который сообщит массе либеральные идеи.

Время шло… Освобожденный народ все еще неграмотен и темен, невежествен до бесконечности… Надо его просвещать… Нужны школы, нужны учителя, люди образованные. Но правительство уже научено опытом, каково влияние «интеллигентов» на народ. Уже не разбирает, что с тех пор успело образоваться новое поколение интеллигенции, искренно желающей работать на благо народа, для его просвещения, не преследуя никаких иных целей. «Подозревая» каждого интеллигента – правительство боится давать ему в руки народную школу. И в результате вопрос о народном образовании неразрывно связан с политикой, чего ни в каком случае не должно было бы быть. Печально! И вот учреждаются церковно-приходские школы. Что это за школы – всякому известно. Дали было народу школу земскую, которою он был доволен, – нет, не подходит, – дают ему церковно-приходскую. Даже выдумали нечто новое и совсем уже неподходящее – церкви-школы. Это было хорошо и уместно в XIII–XIV веках, когда образование неразрывно было связано с монастырями и вообще все носило церковный характер; в современной же жизни такое учреждение – вопиющий диссонанс… Кроме того: уж если так, то, чтобы не лицемерить, надо учредить подобные же и средние школы для всех классов общества; уж если воспитывать в религиозном направлении – так всех без исключения, руководствуясь высшею целью, не земными благами. А то – взяли под опеку только народ и обращаются с ним как с малым ребенком, в то самое время, когда все остальные классы общества живут более или менее свободно, а главное – могут жить умственною жизнью, развиваться… Народу предоставляется возможность – научиться только читать и писать, да еще в таких школах, большинство которых существует только на бумаге!

Бесспорно, наше государство тесно связано с Церковью. Да ведь никто из людей, истинно понимающих народ и пользу народную, и не станет отрицать важности и пользы преподавания религии и ее влияния на нравственное развитие человека. Но не надо навязывать духовенству, и без того заваленному массою дела, еще лишнюю тягость. Школа является для него именно лишнею тягостью, которой некогда заниматься, и немудрено, что они кое-как существуют и не приносят никакой пользы. А дело г-жи Штевен, одно оно, как ясно показало всей читающей России, в каком положении находится у нас теперь дело народного образования. Как все печально, как мало дает надежды на лучшее будущее!.. Больше всего мне жаль тех, кто действует бессознательно или бывает игрушкой в чужих руках. А такою игрушкою всегда является темная масса. Если бы только людям, знающим народ и понимающим его, была предоставлена свобода действий, если бы всюду открывались земские школы или в тех же церковно-приходских был расширен курс преподавания и были бы хорошие учителя! Вот те скромные желания, пока. Осуществите их, предоставьте народу возможность и учиться, и развиваться нравственно. Развитие ведет к нравственному совершенствованию, к поднятию благосостояния. О народном хозяйстве я еще ничего не знаю, но и здесь – желательно, чтобы возможно больше было сделано.

28 ноября

За последнее время я замечаю, что некоторые вещи на меня производят сильное впечатление… Я даже не ожидала ничего подобного… Я прочла недавно в сборнике для самообразования статью Семевского по крестьянскому вопросу, и так как я по этому предмету еще ничего не читала, то была так поражена, мне вдруг с такою поразительною ясностью представилась картина «сыновей несправедливости», как называю я крепостное право, – что я, как уничтоженная, бросилась на постель и долго не могла заснуть, чувствуя сильное возбуждение. Мне хотелось сейчас же идти к народу, сделать для него – хоть что-нибудь сделать… Я чувствовала, что на мне точно долг какой-то лежит по отношению к несчастному, веками угнетенному народу, которому наконец-то дали свободу… Да, за то, что он был веками угнетен, закрепощен, за эту возмутительную несправедливость, какая только могла существовать, все должны послужить ему теперь, в свою очередь…

29 ноября

В нашей временной квартире постоянный шум и движение, несмотря на то что нас живет всего 8 человек. Живя в небольшом обществе, конечно, легче ближе познакомиться, чем в большом интернате. Все это хорошие люди; все более или менее усердно занимаются, интересуются предметами, читают… Но… почему же их общество опять-таки не может удовлетворить меня? Я со всеми в хороших отношениях, но и только; стараюсь искать в них чего-нибудь, что бы они могли дать мне, – а они ничего не дают. Несмотря на то что занятия всюду – и справа и слева (я живу в средней комнате, вдвоем), – все-таки нет той освежающей умственной атмосферы, которая, казалось, должна бы создаться. Мелочность и чисто женская придирчивость развиты здесь ничуть не меньше, чем в любой необразованной женщине. Не слыхать ни одного интересного разговора или спора; меня поражает отсутствие каких-либо высших жизненных запросов или научных интересов, когда мы сходимся все вместе за чайным столом. Так себе, болтаем пустячки, а иногда даже несносный вздор; со стороны послушать – даже тошно станет. Ведутся самые обыкновенные житейские разговоры о погоде, о том, кто где был, что где случилось; кто-нибудь придерется к другому, завяжется спор, невинный, но шумный;