Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

что «…в декабре сорок первого года в Ленинграде уже не было ни одной вороны, ни одной птицы: ворон и голубей съели, а воробьи вымерли сами, оттого, что человек не оставил им ни крошки пищи». И в том, что краснофлотцы, найдя упавшей от голодного обморока девочку Варю на набережной, приведя её домой, дают ей «ковригу хлеба» и банку с лососиной, Берггольц находит полное непонимание автором темы блокадного Ленинграда, так как никаких «ковриг хлеба» и уж тем более лососин, окромя пайки хлеба у краснофлотцев просто быть не могло. И уж совсем крайнее негодование Берггольц вызывают строки, где композитор, найдя внутри рояля «ковригу хлеба», спрятанную для него Варей, съедает её один «в присутствии голодного ребёнка, не делясь с ним». И как резюме ко всему сказанному:

«И после этого Паустовский пытается убедить нас, что этот “ленинградец” (а по-нашему – моральный мертвец) тут же сочиняет какую-то “вдохновенную” музыку. Конечно, в это время идёт ужасный обстрел (какой же ленинградский рассказ без обстрела?)… композитор играет, и пламя взрывов и пожаров “отражается в косо стоящей крышке рояля”.

Независимо от благих намерений, нужно потерять гражданский и писательский стыд, чтобы изображать великую ленинградскую трагедию посредством этаких “па-де-зефиров”.

Я вовсе не хочу сказать, что нужно писать только так, “как было в жизни”. Нет. Но для того, чтобы сочинять, вымышлять, отбирать, то есть чтобы проделать всю подлинную творческую работу художника и сказать настоящую правду о жизни – необходимо точно знать действительность, и много о ней знать. Есть темы, которые требуют, наряду со смелостью и дерзанием, величайшего художественного целомудрия. Такова, например, тема Ленинграда…»

Да, в своей статье Берггольц беспощадна к Паустовскому. Она знала цену каждого сказанного ею слова о блокаде. И ей можно простить резкую тональность в адрес Паустовского.

Вряд ли Паустовский не читал этой статьи. Он понимал, о чём писала Берггольц. Она писала правду, его же новелла была изящной беллетристикой, может быть, несколько «густо» подкрашенная романтикой доброты. Конечно, Паустовский знал о том, что происходило в блокадном Ленинграде, но… писать об этом не мог. Описание любой трагедии в подобающей для неё «сочности» красок было для Паустовского противоестественно. Но и обойти в своём творчестве тему блокады Ленинграда он не мог, так как очень любил и был предан всей душой городу на Неве, с которым его многое связывало.

После этой достаточно неприятной истории Паустовский не захотел ещё раз наступать на одни и те же грабли и решил до поры до времени «потерять», по всей видимости, именно вторую главу романа «Дым Отечества», в которой был «задействован» блокадный Ленинград. И… правильно сделал.

В несколько переработанном виде роман «Дым Отечества» выйдет в 1963 году в журнале «Москва» и следующим годом будет издан отдельной книгой.

Большая критика обойдёт роман стороной. А вот читательские отзывы на него будут поступать не только на адрес издательств, но и на имя Паустовского. В одном из таких писем Гроссман Александр Миронович из Ленинграда напишет Паустовскому:

«Описание блокадного Ленинграда – неудачно. Оно так же близко к истине, как декорация – к натуре»255.

Ну что же, от критики роман не «спасло» и время.

Но вот на этот раз Берггольц промолчала…

«Вся жизнь была как ожидание Вас…»

В начале 1945 года Паустовский всерьёз задумался о переезде в Ленинград.

С одной стороны, это решение – родом из юности, когда он, в 1924 году, в первый раз приехав в этот город, был в восторге от его пространства, изящества и какой-то особенной внутренней красоты, с которой непременно хотелось слиться. С другой – оно следствие возникшей необходимости, вновь соединить семью – Военно-медицинская академия, в которой учился Сергей Навашин, наконец-то вернулась из эвакуации, и теперь можно было быть ближе к сыну. И этот повод, конечно, был самым главным.

Но в какой-то момент он передумал, решив перевести Сергея на обучение в Москву.

Причину своего решения Паустовский обосновал в обращении, с которым и отправился к начальнику академии Леону Абгаровичу Орбели.

«Моё состояние здоровья плохое, – сообщал он в прошении, – и без помощи медицинского работника я не смогу продолжать литературную деятельность.<…>

В связи с этим я прошу Вас отчислить со II курса Сергея Михайловича Навашина для прохождения дальнейшего медицинского образования в Москве при I Медицинском институте»256.

Орбели пошёл навстречу, и просьба Паустовского была удовлетворена: правда, своё обучение Сергей Навашин продолжил не в Первом, а во Втором медицинском институте.

Но вот парадокс. Паустовский, решая вопрос о переводе Сергея Навашина в Москву, ссылаясь при этом на собственные недуги, словно предчувствовал, что совсем скоро серьёзная медицинская помощь потребуется вовсе не ему, а его приёмному сыну. И если бы тогда не вмешательство Паустовского, то неизвестно, чем бы эта история с болезнью Сергея Навашина закончилась. Прогноз был неутешительный.

В 1948 году Сергей Навашин сляжет с тяжёлой формой туберкулёза и срочно потребуется лекарство – стрептомицин, который тогда только появился. Говорят, что по поводу его приобретения Паустовскому пришлось обратиться к председателю Бюро Совета министров СССР по пищевой промышленности Анастасу Микояну. Правда, доподлинно неизвестно, так было или нет. А вот то, что Паустовский 6 октября 1948 года обращался к заместителю министра здравоохранения СССР Александру Шабанову с вопросом о выделении стрептомицина для лечения Сергея Навашина, подтверждено документально.

«Прошу Вашего разрешения, – значится в письме Паустовского Шабанову, – выдать мне на руки 30 грамм стрептомицина, отпущенного Министерством здравоохранения Московскому областному тубинституту (МОНТИ) для лечения моего сына Сергея Паустовского – студента 5-го курса 2-го Мединститута.

Мой сын лежит сейчас на даче в Переделкине, где пользуется хорошим уходом. Он находится под наблюдением проф. Н. Н. Гринчара. Лечение стрептомицином в домашней обстановке вполне возможно, так как рядом находится Детский тубсанаторий с опытными медсёстрами и, кроме того, будет производиться под контролем Н. Н. Гринчара.

Справку МОНТИ о возможности лечения моего сына в домашних условиях при сём прилагаю»257.

За эту помощь Сергей Навашин будет благодарить Паустовского всю свою жизнь!

И всё же, что так резко отвадило Паустовского от мысли переехать в Ленинград? И не просто переменить планы, но и ещё прочнее укрепиться в Москве?

Именно в это время он вновь «обрёл» Татьяну.

Их совместная встреча Нового, 1944 года у Фединых в «писательском доме» в Лаврушинском, по крайней мере для Паустовского, не превратилась в общение «по случаю», и суета праздника не «заслонила» его чувств к Татьяне.

Часто ли они виделись