Бриджит Бардо - Инициалы Б. Б.

Ну я и разрыдалась в его объятиях.

Однажды он приехал в Базош вместе с Фи-Фи, его псом Фюльбером, Свевой, Кароль и Жан-Мишелем Франсуа провести у меня уик-энд. Мы играли в покер, гуляли с собаками, ласкали кошек, Корнишона, лукавых козочек и их плюшевых отпрысков!

Все было весело и просто, как и раньше!

Мама регулярно сообщала мне новости о Николя.

Его отец снял для него дом в Монфор-л’Амори, где он жил с Мусей. Монфор находится в четырех километрах от Базоша, зачем Жаку снова надо было унижать меня? Я позвонила ему. Мой бывший муж был безжалостен. По его словам, Николя нуждался в спокойной, организованной жизни, подальше от того безалаберного цирка, в который превратилась моя беспорядочная и возмутительная жизнь!

Я швырнула трубку!

Что за идиот, мещанин, не способный на прощение, на щедрость, лишающий под надуманными предлогами мать собственного сына.

Я поехала навестить Николя. Это была катастрофа.

Мы были чужими друг другу. Его маленький мирок отталкивал меня, я была исключена из него. Я поняла это и, со слезами на глазах, вынуждена была смириться с этой жестокой реальностью.

Итак, в ту пору я пребывала в полном отчаянии, не зная, к чему или к кому прилепиться, это была моральная катастрофа, которая останавливала любую мою инициативу. Гюнтер иногда появлялся на авеню Фош — я знала это от Моники, — а я, не имея новостей от него, медленно и грустно умирала.

После нескольких недель ожидания, наконец позвонил Гюнтер.

Он поставил передо мной жесткую дилемму: или я соглашаюсь представить фильм «Батук» на закрытии фестиваля, или мы окончательно перестаем видеться. Я согласилась. Снова вернулась большая любовь, романтизм, незабываемый вечер в русском кабаре «Распутин», снова началась большая игра!

«Батук» был принят без энтузиазма. Я вручила на сцене Мишелю Симону медаль, не знаю уж за что, но уж он-то в любом случае заслужил награду.

Это было последнее мое официальное появление на публике!

XXIII

В новом фильме я носила громадный иссиня-черный парик, который закрывал мне лицо, как шапка наполеоновского гусара; он был совершенно не нужен и неудачен! Я так и не поняла, почему Луи Маль хотел изуродовать меня таким образом.

Это — профессиональный риск.

Фильм был не очень интересным, и я умирала со скуки.

Вместе с Аленом я снималась во второй раз. Оба фильма были неудачными! Явно коктейль Делон—Бардо не стал взрывным. И наши отношения никогда не переходили за рамки ухаживания, в них не было теплоты.

Общаться с Аленом — это то же самое, что общаться с комодом! Это лицо, эти глаза ничего не выражают, они не волнуют, не притягивают, в них нет и намека на правду, на чувство, на страсть. Ален — существо холодное, он крайний эгоист; чтобы согреться, он не придумал ничего лучшего, как сняться в рекламе меховых изделий. Вместе с Софи Лорен!

Мои отношения с Гюнтером портились день ото дня.

Возвращаясь после съемочного дня в чудесный дом на виа Аппиа Антика, я попадала в улей, гудевший о нелепых проектах суперфильма, где каждый из присутствующих придворных высказывал свою идею, свою точку зрения. Гротеск!

Мое терпение лопнуло в тот день, когда Гюнтер решил пригласить маму Ольгу для окончательного подписания контракта, что позволило бы ему, пользуясь моим именем, запустить сумбурный, беспорядочный и несостоятельный проект!

Я мечтала убежать из этого мира несчастья, в котором жила. Мой отказ подписать контракт подлил масла в огонь. Война между Гюнтером, его кликой и мной вновь была объявлена.

Я жила как в карантине. Сидя на ступеньках крыльца вместе с Гуапой, играла на гитаре, а эти господа тем временем «работали», названивая в Нью-Йорк, Лос-Анджелес лучшим агентам и самым популярным звездам, козыряя моим именем!

Я позвала на помощь Луи Маля!

Пьер С., директор фильма, красивый и очаровательный молодой человек, возвращался в Париж и мог захватить меня и Гуапу. Я воспользовалась случаем и исчезла, как будто меня и не было. Путешествие в автомобиле было долгим и тяжелым, но присутствие Пьера согревало мне душу!

Утомленная пережитым, я нашла в его объятиях нежность, умиротворение, он пролил мне бальзам на раны. Наши отношения стали началом глухой мести, мести, которая долго зрела во мне и чье наступление я откладывала день за днем.

В моей квартире в Париже телефон не умолкал: Гюнтер волновался, недоумевал, задавал себе вопросы!

Мама Ольга, напуганная перспективой фильма Гюнтера, быстро заставила меня подписать контракт на «Шалако» с Шоном Коннери.

В сентябре появились Боб и Райхенбах.

Я должна была выполнить контракт. Для начала я спела «Мадраг», потом «Солнце»; на пляже меня подняли в воздух на парашюте, несмотря на мои вопли. Я думала, что у меня сердце разорвется. Моя дублерша, великолепная Хейди, снялась вместо меня в общих планах.

В Париже я продолжила работу в телестудии. Эдди Маталон сменил Райхенбаха. Я начала серьезно волноваться, видя неспособность и одного и другого. Никто ни за что не отвечал, у меня не было ни гримерши, ни костюмерши, я должна была сама возиться с собственными костюмами и косметикой, парикмахеры же мне были не нужны.

Я готова была все бросить, когда позвонил Серж Гейнзбур. Он говорил мало и очень тихо. Ему надо было встретиться со мной, чтобы я послушала одну или две песни, которые он написал для меня. Есть ли у меня пианино? Да.

Серж приехал на авеню Поль-Думер.

Я была так же смущена, как и он.

Странно, как застенчивые люди могут пугать и смущать друг друга! Он играл на пианино песню «Харлей Дэвидсон». Я ни разу в жизни не ездила на мотоцикле и была очень удивлена этой песней. Я сказала Сержу об этом. С грустной и горькой улыбкой он признался мне, что сам никогда не водил ни машину, ни мотоцикл, но это не мешало ему рассказывать об этом на свой манер!

Однажды поздно вечером я записывала «Харлей Дэвидсон» в студии «Барклай» на авеню Фридлянд. Моя чилийская амазонка Глория пришла со своим мужем Жераром Клейном. При виде этой счастливой пары у меня появилась ностальгия по любви. После записи мы отправились поужинать. Под столом я легко коснулась руки Сержа.

Я чувствовала внутреннюю потребность быть любимой, желанной, принадлежать телом и душой мужчине, которым я восхищаюсь, которого люблю и уважаю.

Моя рука в его вызвала у нас обоих шок, нескончаемое слияние, бесконечный и неконтролируемый удар током, у нас появилось желание слиться, раствориться друг в друге, это было редкое явление из области алхимии, бесконечно целомудренное бесстыдство. Мы обменялись взглядами и больше не отрывали глаз: мы были одни в мире! Одни в мире! Одни в мире!