Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян

шефом жандармов князем Долгоруковым. Не теряя хладнокровия, Серно-Соловьевич обратился и нему с вопросом, как можно увидеть царя, чтобы лично передать ему докладную записку относительно крестьянского вопроса. Трудно представить искреннее удивление князя, услышавшего такой вопрос. Шеф жандармов любезно объяснил молодому человеку, что царь его просто не примет, но сам он может оказать молодому человеку услугу и передать письмо по назначению.

Серно-Соловьевич, разумеется, не доверил письмо шефу жандармов. Ранним утром ему удалось проникнуть в парк, где около восьми обычно прогуливался царь.

Очевидец рассказывает:

«Когда он увидел государя с каким-то из его сыновей, он пошел за ним и слышал, как маленький великий князь говорит государю:

— Он идет за нами.

Государь продолжал идти молча.

— Он идет за нами, — повторил мальчик.

Государь вдруг обернулся и строго сказал:

— Что вам угодно?

— Хочу подать вашему величеству записку, — отвечал Серно-Цоловьевич, протягивая письмо.

— Для этого есть канцелярия, — сказал император и, повернувшись, пошел. Серно-Соловьевич за ним.

— Он опять идет за нами, — проговорил маленький великий князь.

Государь обернулся.

— Что вам надо? — крикнул он.

— Хочу подать записку вашему величеству в руки.

— Как ваша фамилия?

— Серно-Соловьевич, ваше величество.

— Отдайте записку дежурному, и я вам даю слово, что, вернувшись с прогулки, прочту ее.

Серно-Соловьевич поклонился и ушел.

…На другой день приехал к его матери брат ее, занимавший довольно высокий пост, и объявил ей, что сын ее Николай сошел с ума, что он будет, вероятно, посажен в сумасшедший дом за дерзость, с которой он ворвался в парк и подал государю какую-то глупую записку. Мать с отчаяния занемогла. Прошло несколько дней в томительном ожидании. Наконец пришло предписание Николаю Серно-Соловьевичу явиться к князю Орлову… Он поехал. Князь Орлов вышел к нему и громко сказал: «Мальчишка, знаешь ли, что сделал бы с тобой покойный государь Николай Павлович, если б ты осмелился подать ему записку? Он упрятал бы тебя туда, где не нашли бы и костей твоих…» Затем, помолчав, он добавил: «А государь Александр Николаевич так добр, что приказал тебя поцеловать. Целуй меня…»

…Немного времени потребовалось Николаю Серно-Соловьевичу, чтобы убедиться, что ни царь, ни шеф жандармов не забыли его дерзость. Дерзость не в том, что он передал письмо, а в том, что он осмелился написать такое письмо!..

В декабре 1858 года Серно-Соловьевича освободили от службы в государственной канцелярии и отправили в Калугу. Здесь он познакомился с уже состарившимися декабристами Гавриилом Батеньковым, Петром Свистуновым, Евгением Оболенским и петрашевцем Николаем Кашкиным. Молодой Серно-Соловьевич питал большое уважение к этому «задушевному кружку людей». Но очень скоро пришло своего рода отрезвление. Бывшие декабристы и петрашевцы больше не связывали преобразование России с революционным движением, а Николай Серно-Соловьевич начал уже сомневаться в возможности и целесообразности решать назревшие вопросы мирным путем сверху.

В 1859 году Серно-Соловьевич решил оставить государственную службу и. целиком отдаться общественной деятельности.

Николай Серно-Соловьевич — Николаю Кашкину.

4 мая 1860 г.

«Я отправился в Лондон и провел там две недели, вернулся освеженным, бодрым, полным энергии более чем когда-либо… Главное, надо решить в самом себе вопрос: веришь ли в Россию, в движение вперед, в собственные убеждения, — решить его положительно или отрицательно, но не оставаться посредине. Я говорю по собственному опыту; я был тревожен, беспокоен, метался во все стороны именно потому, что этот вопрос оставался нерешенным; теперь я решил его, решил положительно и сообразно этому определил образ действия».

Весь 1860 год он провел за границей. Интересно, что Николай Серно-Соловьевич тоже рвался туда, где гремели вулканы революции — в Италию, во Францию, Германию, Англию… «Самым важным для себя результатом поездки я считаю практическое знакомство с Европою и личное с некоторыми первостепенными личностями. В настоящее время нам, русским, необходимее, чем когда-либо, иметь верное понятие о Европе… Передовые мыслители и неграмотные работники давали мне одинаковый ответ на вопрос о настоящем положении: «Так длиться не может».

И тот самый юноша, который всего два-три года назад, уповая на доброту царя, дерзнул вручить ему свои рассуждения об отмене крепостничества, одну за другой опубликовал в 1860 и 1861 годах две свои работы — «Проект действительного освобождения крестьян» и «Окончательное решение крестьянского вопроса».

«Отмена крепостного права, с нравственной точки зрения, есть прекращение насилия, произвола, несправедливости; с практической — изменение общественного устройства, разорительного для государства, — был убежден Николай Серно-Соловьевич и требовал: — Освобождение крестьян с землею — самый верный залог будущего величия России… Освободите общину от двойного гнета крепостного права и бюрократизма, дайте ей пожить несколько времени собственною, естественною жизнью — тогда только обнаружится громадная сила начала, благодаря которому русский народ сохранится вопреки систематическому вековому растлению!»

«Я публикую проект — потому, что крестьянский вопрос — не решен или, правильнее — искажен положением 19 февраля…

Я публикую его под своим именем, — потому, что думаю, что пора нам перестать бояться;

потому что, желая, чтобы с нами перестали обращаться как с детьми, мы должны перестать действовать по-детски;

потому что тот, кто хочет правды и справедливости, должен уметь безбоязненно стоять за них!»

Так заканчивал свой второй труд Николай Серно-Соловьевич, дружба и сотрудничество которого с Микаэлом Налбандяном продолжится и в Петербурге. И с ним Микаэл разделит свою трагедию 1862 года…

Одним из постоянных гостей Орсет-хауза был Василий Кельсиев, влюбленный в языки и в совершенстве владевший китайским, монгольским, санскритом, диалектами финского… Познакомившись с этим двадцатичетырехлетним молодым человеком и сблизившись с ним, Микаэл думал, наверное, что тот станет его помощником и даже больше — его уполномоченным в тайных революционных кружках Константинополя. Во всяком случае, меньше чем через год, когда уже вполне определенно вырисовывались контуры организации «Земля и Воля», Кельсиев с паспортом, который