Моисей Дорман - И было утро, и был вечер

Обычно говорили о женщинах... Друзьями Щекина были продавщицы, официантки, судомойки, приемщицы из ателье и химчистки, с которыми он проводил несколько запланированных часов в неделю: приглашал в свою скромную комнату, угощал скромным ужином, бутылкой вина, иногда просто чаем с колбасой и радовался скромному призу... Ребров спросил машинально:

- Ну, как, еще не женился?

- Никогда, - захохотал Щекин и дружелюбно, хотя и несколько покровительственно, пошлепал Реброва по плечу...

В том, что честный, недалекий Щекин - почему-то Ребров был убежден в том, что Щекин недалек, - высказал так открыто и доброжелательно, была какая-то наивная, смертельная беспощадность... И прожигатель жизни по диетическим столовым двинулся Пушкинской вниз, к метро...".

Многие советовали Косте объясниться с Трифоновым и высказать свое неудовольствие. Костя, однако, этого не сделал, ибо посчитал унизительным для себя...

Уже 23 года, как нет Ю. Трифонова, 20 лет, как ушел К. Левин. А горечь осталась. Хочется крикнуть: "Толя Щекин - неуместный, неприличный шарж! Костя Левин - совсем другой человек!" Трифонов не наделил Щекина, то есть Левина, ни умом, ни талантом, ни смелостью, ни обаянием, ни военными заслугами - ничем из того, чем был щедро одарен Костя.

На сломленного жизнью и самодовольного человека Костя не был похож. Наоборот, он всегда был недоволен собой. Он постоянно повторял: "Я мало тружусь, мало пишу, мало борюсь со злом!"

Главной целью, главной страстью и главной мукой Костиной жизни была поэзия. Он так обращался к ней, к высшему существу, к повелительнице:

К поэзии

...Поэзия, я твой галерный раб,

Прости мне эти слова.

В них все - банальщина, спесь и треск,

По правды больше в них.

Не знает никто, не знаешь ты,

Как ночью вдруг пробудясь,

Скачу к столу на одной ноге.

Корябаю слова три,

Чтоб утром, осклабясь нехорошо,

Взяв медленное перо,

Самодовольно зачеркнуть

Несбывшуюся строку.

А кровью харкать? А изнемочь,

Не победив себя ?

Нет, как хотел, я не умел,

А как умел - не хотел...

К. Л. 70-е годы.

Нет, Костя не похож на смирившегося и опустившегося Толю Щекина! Костя был очень строг к себе, к своим стихам. Беспощадно браковал даже все выстраданное, глубоко пережитое, передуманное. И снова переписывал, и снова...

В молодости он полагал, что в принципе методом правки посредственную основу, написанную сразу и легко, невозможно превратить в полноценное художественное произведение. Однако быстро пришел к заключению: над каждой вещью, как бы глубоко она ни была осмыслена, нужно много трудиться. В творческих делах, как и вообще в жизни, он не давал себе никаких поблажек, не шел на компромисс.

% % %

К сожалению, творческой работой Костя занимался не систематически, урывками, время расходовал непродуктивно. Уже в конце 50-х годов из-за неудовлетворенности собою у него бывали периоды угнетенного состояния, подавленности. Это была вполне объяснимая реакция нормального, ответственного, строгого к себе человека, не удовлетворенного работой или собственным слабоволием.

У меня сохранилась Костина записка на клочке бумаги: "17 авг. 58 г. 1 ч. ночи. Если в ближайшие недели я не стану самым организованным, самым аккуратным и решительным человеком, то погибну. Нет, не умру, не околею, но сильно опущусь, дойду до полной потери воли, инициативы, энергии и деятельности".

Изо всех сил боролся Костя со своей "неорганизованностью и бесплановостью". Это была очень трудная, болезненная борьба с самим собой, со своей натурой.

% % %

Когда я учился в Москве или бывал в командировках - это случалось часто, - то предпочитал ужинать с Костей, у него дома. И тогда брали вино, но чаще водку, к которой привыкли еще на фронте. Он стелил на стол чистейшую салфетку, тщательно протирал оставшиеся от матери две старинные, с золоченым узором рюмки, нарезал "докторскую" колбасу и свой любимый сыр "рокфор", для меня - мне "рокфор" неприятен - что-нибудь попроще, "голландский" или "костромской". Потом тонкими ломтиками нарезался черный хлеб - "московский" или "бородинский". Выпивали мы понемногу, для душевного тепла. А потом долго беседовали. Обо всм на свете. Время улетало незаметно, приятно. Часто, особенно в молодые годуы мы говорили, разумеется, о женщинах. Я удивлялся:

- Почему ты никак не женишься? Чего медлишь? Неужели никто не нравится?

- Наоборот, многие нравятся. Даже слишком многие. Но женитьба накладывает столько обязательств! А я не уверен, что люблю по-настоящему, и, признаюсь, не совем понимаю, что такое любовь. Поэтому не хочу никого обманывать.

Женщины в его жизни занимали особое место. Они были главной, если не единственной, опорой его душевного равновесия, жизнестойкости, основным источником радости. А поэзия? Любовь к ней былэ жестока и мучительна. Она доставляла массу разочарований, гнетущее ощущение творческой несвободы и горечь поражений, ибо при сложившихся жизненных обстоятельствах писать, "как умел", Костя не желал.

И наступил глубокий внутренний разлад, преодолеть который Костя не смог, не успел. Не получилось.

Это очень личная, потайная часть его внутреннего мира, очень тонкая и хрупкая материя. Не ко всему допустимо прикасаться, разве что к чему-то, лежащему на самой поверхности. Костя очень хорошо понимал женщин, бережно, даже трепетно, относился к ним, чувствовал и понимал мельчайшие нюансы их восприятия мира и глубоко сопереживал. Он всегда был очень обаятельным мужчиной и в юные, и в зрелые годы - я помню его и восемнадцати -, и шестидесятилетним.

Еще школьником Костя проявил литературный талант и привлекал к себе внимание всех окружающих, соучениц, полагаю - особенно. Наш общий друг Ефим Берхин, живущий ныне в Сан-Франциско, в своих заметках (газета "Кстати", NoNo 25(82) и 33(90)) пишет: "С Костей Левиным мы дружили еще школьниками в Севастополе. Он был на два класса младше меня. Мы расстались с ним в 1939 году... Вечерами мы гуляли по Севастополю. Вот он

(Костя.- М. Д.) ласково и немного иронично посмотрел на меня, чем-то озабоченного. И рождается экспромт:

Предвижу - тоской

Вы пустяшной томимы.

Наплюньте, преследуйте лучшую цель

Влюбитесь отчаянно... в витамины А, Бэ и Цэ ".

Экспромт не детский.

В школе с Костей училась Зоя Масленникова. После войны, году в 1946-м они снова встретились уже в Москве. Дальше их знакомство продолжалось до последних дней Костиной жизни. Зоя Масленникова была человеком талантливым. Ее многие знают как автора воспоминаний о Борисе Пастернаке и как создателя его скульптурного портрета. Она очень симпатизировала Косте, внимательно относилась к нему и в молодые годы, и в зрелые, - до конца.