Александр Воронский - Желябов

В результате Фукс распорядился во время перерывов уводить подсудимых "в их тюремные кельи".

Фукс признается также в том, что он дал полную волю Муравьеву критиковать социализм "с разными передержками" и в то же время не разрешил Желябову ответить на прокурорские наветы. Слушая речь пpoкурора, — сообщает Фукс, — я мучился вопросом — не остановить ли его? Но по такому делу остановить прокурора, значило бы обрушить на суд тяжкое нарекание, будто бы последний сочувствует злодеям. Никто бы не понял моих мотивов, почему я остановил прокурора… Мне следовало его остановить как потому, что я не допустил касаться этого подсудимым, так и потому, что к учению этому нельзя относиться поверхностно, слегка, без глубокого изучения. Учение это распространено во воем цивилизованном мире. Оно имеет свою историю, его надо знать глубоко, чтобы вдаваться в его критику и чтобы в полемике критическим анализом это учение уничтожить. И Муравьев совершенно напрасно вдался в это рискованное суждение о социализме. Я видел, чувствовал это, находил крайне необходимым его остановить и, однако, не сделал этого… я промолчал и тем самым попал в неловкое положение, т. е. давал свободу слова одной стороне и зажимал рот другой…

Между прочим, Фукс сказал Набокову, что после речи Муравьева он должен предоставить слово Желябову. — Что вы? Бога ради не делайте этого! — воскликнул Набоков. На заседании суда Набоков торчал около Фукса вопреки закону. Во время процесса ездил к нему на дом давать указания по процессу.

О подсудимых Фукс отзывается с уважением. Подсудимые вели себя независимо и в высшей степени стойко. Кони в своих воспоминаниях утверждает, что Фукс вообще был… противником смертной казни. Между прочим, в столице ходили слухи, конечно не-верные, будто Фукс при вручении обвинительного акта пожал Желябову руку.

Придирки Фукса во многом сорвали речь Желябова, заставив одно скомкать, от другого и совсем отказаться.

Речь Желябова:

"Господа судьи, дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г. прокурор обосновывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г. прокурора утверждать, что мы не признаем государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих говорю, что мы — государственники, не анархисты. Анархисты — это старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу я касаться принципиальной стороны дела или нет.

Первоприсутствующий. Нет. Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорскою властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.

Желябов. Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средства для достижения такого строя — мы рекомендуем очень определенные учреждения. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…

Первоприсутствующий. Я должен вас остановить. Пользуясь правом возражать против обвинения, вы излагаете теоретические воззрения. Я заявляю вам, что особое присутствие будет иметь в виду все те сочинения, брошюры и издания, на которые стороны указывали; но выслушивание теоретических рассуждений о достоинствах того или другого государственного и экономического строя оно не считает своей обязанностью, полагая, что не в этом состоит задача суда.

Желябов. Я в своем заявлении говорил и от прокурора слышал, что наше преступление — событие 1 марта — нужно рассматривать, как событие историческое, что это не факт, а история. И совершенно верно… Я совершенно согласен с прокурором и думаю, что всякий согласится, что этот факт нельзя рассматривать особняком, а его нужно рассматривать в связи с другими фактами, в которых проявилась деятельность партии.

Первоприсутствующий. Злодеяние 1 марта — факт, действительно, принадлежащий истории, но суд не может заниматься оценкой ужасного события с этой стороны; нам необходимо знать ваше личное в нем участие, поэтому о вашем к нему отношении, и только о вашем, можете вы давать объяснения.

Желябов. Обвинитель делает ответственными за событие 1 марта не только наличных подсудимых, но и всю партию, и считает самое событие логически вытекающим из целей и средств, о каких партия заявляла в своих печатных органах.

Первоприсутствующий. Вот тут-то вы и вступаете на ошибочный путь, на что я вам указывал. Вы имеете право объяснить свое участие в злодеянии 1 марта, а вы стремитесь к тому, чтобы войти в объяснения отношений к этому злодеянию партии. Не забудьте, что вы, собственно, не представляете для особого присутствия лицо, уполномоченное говорить за партию, и эта партия для особого присутствия, при обсуждении вопроса о вашей виновности, представляется несуществующей. Я должен ограничить вашу защиту теми пределами, которые указаны для этого в законе, т. е. пределами фактического и вашего нравственного участия в данном событии, и только ваше. Ввиду того, однако, что прокурорская власть обрисовала партию, вы имеете право объяснить суду, что ваше отношение к известным вопросам было иное, чем указанное обвинением отношение партии. В этом я вам не откажу, но, выслушав вас, я буду следить за тем чтобы заседание особого присутствия не сделалось местом для теоретических вопросов политического свойства, чтобы на обсуждение особого присутствия не предлагались обстоятельства, прямо к настоящему делу не относящиеся, и главное, чтобы не было сказано ничего такого, что нарушает уважение к закону, властям и религии. Эта обязанность лежит на мне, как на председателе, — я исполню ее.

Желябов, Первоначальный план защиты был совершенно не тот, которого я теперь держусь. Я полагал быть кратким и сказать только несколько слов. Но, ввиду того, что прокурор 5 часов употребил на извращение того самого вопроса, который я уже считал выясненным, мне приходится считаться с этим фактом, и я полагаю, что защита в тех рамках, какие вы мне теперь определяете, не может пользоваться тою свободой, какая была предоставлена раньше прокурору.