«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах - Коллектив авторов

Всю ночь шла упорная и тяжелая работа по изготовлению корабля к новому бою. Выбросили все лишнее, избитое и испорченное, что успели. Поправили те орудия, которые могли. Показались утром дымки судов и скрылись, – сомнения быть никакого уже не могло. К 10 час[ам] утра того же 15-го мая показались с разных сторон дымки судов главных сил неприятеля. В короткое время они окружили железным полукольцом оставшиеся наши 4 корабля. И среди 28-ми окруживших нас судов можно было видеть все те корабли неприятеля, с которыми накануне наша эскадра выдержала такой ужасный бой. Все они, кроме численного превосходства и несравнимой теперь с нами силой, поражали своим исправным видом. Никаких признаков повреждений нельзя было заметить после того боя, в котором погибли все силы нашей эскадры и уцелел лишь только отряд 4-х кораблей, для них этот отряд мог казаться теперь только забавой. Ночью представлялось, что за дневной бой враг понес существенные потери, но теперь, находясь в центре полукольца, составленного из всех наличных сил противника, было очевидно всем, как безрезультатна оказалась попытка отнять у врага обладание морем, что было конечной целью боя.

Малая надежда принести пользу родине, которая поддерживалась во всех трудностях похода и в ужасах разгара боя, совершенно исчезла. Разгром нашей эскадры и блеск торжества неприятеля в эту минуту подавил тяжестью не только личного неуспеха и разочарования в возлагавшихся на эскадру надеждах, но охватило всех подавляющее чувство; последние силы нашего флота иссякли и погибли так бесславно и безрезультатно. В те несколько минут, которые решили участь сдавшегося отряда, целый вихрь мрачных разочарований овладел душою тех, психика которых и без того была подорвана всем пережитым накануне. Эти моменты морального состояния переживаются, но не воспроизводятся. Но они решают события. Всякому было видно, что все, во имя чего все с готовностью несли и труд, и горе, и шли на смерть – не осуществилось. Ведь все равно, самое полное напряжение всех наших физических и моральных сил никакого результата дать не могло. Борьба теряла свой последний смысл, оставалось пассивно гибнуть, и нашей гибели одно только окончательное поражение должно было служить гробовым саваном, а в могилу мы должны были унести с собою разочарование во всем, на что положили силы и жизнь; и покорились уже неизбежному. Насколько поражающее впечатление производил блеск неприятельского флота, как контраст нашему, на тех, кто бился с ним весь предшествующей день, видно из того, что команда не верила, чтобы это был тот же флот, с которым накануне сражалась наша эскадра, она убежденно утверждала, что накануне была другая эскадра.

Окружив наш отряд, один из неприятельских броненосцев открыл пристрелку по флагманскому нашему кораблю, броненосцу «Имп[ератор] Николай I», с дистанции 50–60 кабельтовых]; после третьего выстрела начались попадания, сначала в дымовую трубу, затем в нос, а потом снаряды посыпались в большом количестве. Из средней левой 6-дюйм[овой] башни броненосца «Орел», после первого выстрела со стороны неприятеля, открыли огонь. Было произведено один за другим два пристрелочных выстрела.

В это время на броненосце «Имп[ератор] Николай I» уже поднят был сигнал о сдаче, но тем не менее, неприятель открыл усиленный по нем огонь и на нем начался пожар. Всякое сопротивление неприятелю с нашей стороны, ввиду его подавляющей силы и ввиду повреждений нашего броненосца, было бы безрезультатно. Оставалось топить броненосец и спасать людей. До ближайшего берега было около 70 миль; на «Орле» не было целых шлюпок, все они были уничтожены снарядами и пожарами, а если бы шлюпки даже и были, то служащие для них к спуску на воду средства и приспособления, как-то: стрелы, шкентеля и т. п. были разбиты и уничтожены. Койки были употреблены на устройство искусственных защит для прожекторов, дальномерных приспособлений и т. д., в бою койки сгорали и были выброшены за борт. Дерева не было также никакого: большую часть его содрали еще перед боем, а остальное сгорало при пожарах. Между тем, всякий момент замедления в репетовании сигнала грозил погубить личный состав броненосца, а также мог отразиться на судьбе экипажей трех остальных судов. Положение было до крайности критическое.

С одной стороны, угнетало сознание военного позора в факте сдачи, с другой – потерян был смысл борьбы, ибо исход борьбы был бы только один, т. е. все были бы в кратчайший срок потоплены, не причинив, можно сказать, вреда неприятелю, [так как] бой 14-го мая, и тот даже не лишил возможности неприятеля в таком громадном количестве судов окружить нас 15-го мая.

Таким образом:

1) Краткость времени, в которое нужно было решить, как поступить относительно поднятого на флагманском корабле сигнала о сдаче. К тому же при полном сознании, что всякое промедление решения с моей стороны могло бы быть только бесповоротною гибелью всех людей, я не встретил несогласия своему решению репетовать сигнал адмирала от строевых офицеров, оставшихся способными к несению обязанностей и находившихся наверху около меня.

2) Не оставалось никаких средств к спасению людей, [так как] не было ни шлюпок, ни коек и пр. О средствах для перенесения тяжелораненого командира и тяжелораненых офицеров и команды по единственному уцелевшему трапу и спасению их, конечно, и думать нельзя было.

3) Судя по результатам боя 14 мая, бой при обстоятельствах 15 мая можно было считать как за бесполезное кровопролитие.

4) Боевые запасы истощены, и из 19-ти строевых офицеров для управления кораблем и ведения боя осталось только 3 совсем здоровых. Я же сам 14 мая был дважды контужен и, до сделанной мне перевязки, потерял много крови. Кроме того, как все офицеры, так и команда, с начала боя до самой сдачи не имела возможности ни на минуту отдохнуть. Кроме повреждений по артиллерии и убыли такой массы офицеров, как указание на истощение способа обороны, играло также немалое значение отсутствие дальномеров, которые были все сбиты 14 мая, а также приведены были в негодность оптические прицелы, у которых было нарушено согласование прицельной линии с осью у орудия, от сотрясений поблизости рвавшихся снарядов. Таким образом, броненосец остался совершенно без дальномеров, а уцелевшие орудия без прицелов. Ко всему этому считаю необходимым добавить, что в те критические минуты, в которые нужно было решить: «сдача или бесполезное кровопролитие, с уничтожением такой массы людей» – это минуты, которых нельзя изобразить ни письменно, ни словами, можно их только пережить; и все же, до этого момента никому в голову не приходило о сдаче.

Все эти мотивы и обстоятельства заставили меня репетовать сигнал адмирала, и только тогда прекратилась стрельба по броненосцу