Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

изгнания нижними чинами из частей войсковых начальников шла параллельно со стихийным революционным террором против них, самым невинным проявлением которого была принудительная ликвидация погон. Широкое распространение получили упомянутые выше аресты солдатами своих командиров. Волна таких арестов под лозунгами защиты нового правительства от реакции или от государственной измены прокатилась по армии в первый же месяц революции и продолжилась в дальнейшем. Имели место аресты нижними чинами офицеров на передовой из-за боязни, что те «сумеют заставить наступать»[720] или помешают дезертировать с поля боя во время боевых действий. Так, например, произошло 7 июля 1917 г. в 499-м пехотном Ольвиопольском полку (Румынский фронт), где солдаты 3-го батальона, арестовав всех офицеров и отказавшись выполнить боевой приказ, покинули позиции[721].

Наряду с изгнаниями и арестами стихия революции выливалась в самосуды, приводившие к физическому насилию над «контрреволюционерами» вплоть до их убийства. Подобные действия солдат в отношении офицеров были отмечены еще в ходе февральских событий 1917 г. в Петрограде: 26 февраля нижние чины лейб-гвардии Павловского полка отказались открыть огонь по революционным демонстрантам, а когда командир запасного батальона полковник А. Н. фон Экстен призвал их к повиновению, выстрелом ранили его самого[722]. Аналогичные события наблюдались и в других местах империи.

Начавшись в тылу, волна самосудов постепенно перекинулась в действующую армию[723]. Например, в июле 1917 г. солдаты убили исполняющего должность начальника штаба 162-й пехотной дивизии полковника Г. И. Хольда, во время боя убеждавшего их исполнить свой долг[724] и командующего 22-м гренадерским Суворовским полком подполковника Рыкова за то, что он призывал нижних чинов занять позиции[725]. В августе на почве привлечения солдат к реквизициям зерна у крестьян произошел инцидент в лейб-гвардии 1-м стрелковом полку (Юго-Западный фронт), в результате которого также были убиты командир полка полковник В. М. Быков и командир 2-го батальона полка капитан А. С. Колобов (полк взбунтовался, заявив, что реквизиции – выдумка офицеров для поддержки помещиков и буржуев)[726].

Попытки Временного правительства[727] и Петроградского Совета[728] остановить волну насилия результатов не дали, что свидетельствовало о приобретении стихией революции абсолютно неуправляемого характера. Сводка военно-политического отдела штаба Верховного Главнокомандующего об эксцессах в войсках с 1 по 30 октября 1917 г. зафиксировала 67 случаев оскорбления лиц командного состава, в т. ч. сопровождавшихся насилием и убийствами[729].

Очевидно, что разлом вооруженных сил являлся частью великого социального разлома русского общества, открыто обозначившегося в 1917 г. Армия, по словам А. И. Деникина, «представляла из себя плоть от плоти, кровь от крови русского народа. А этот народ в течение многих веков того режима, который не давал ему ни просвещения, ни свободного политического и социального развития, не сумел воспитать в себе чувства государственности <…> Долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, не могли не вызвать исторического отмщения»[730]. Формы этого отмщения также соответствовали тому уровню культуры, который царизм позволял иметь народу, смотря, по выражению генерала Д. Г. Щербачева, на просвещение социальных низов «глазами Министерства внутренних дел»[731].

Таким образом, армия, в сущности, распалась на две неравные части: командный состав и войсковые низы. Внутреннее единство военной машины России, основанное на старой воинской дисциплине, рухнуло, сказавшись катастрофическим образом на ее боеспособности. Поэтому в условиях продолжавшейся войны на повестку дня остро встала задача восстановления дисциплины. Следовало найти новые мотивы, которые побуждали бы военнослужащих ее соблюдать. Отчасти этого удалось добиться в добровольческих частях и подразделениях, учрежденных в мае – июне 1917 г., которые явились своеобразной экспериментальной площадкой для создания принципиально новых вооруженных сил. В Плане формирования революционных батальонов из волонтеров тыла, одном из основополагающих документов движения военного ударничества, говорилось: «Основа дисциплины – беспрекословное исполнение приказаний начальников. О неповиновении и возражениях не может быть и речи, так как в основу всех отношений кладется полное братское доверие в деле жизни и смерти <…> Вне служебных отношений нет начальников и волонтеров, а есть братья и товарищи по оружию; при этом волонтеры и начальники не могут переносить служебные неудовольствия на свои личные отношения»[732]. Очевидно, что такие взаимоотношения были невозможны в старой армии, и это также ставило во главу угла требование о новом типе офицера.

Но если политическая демократизация офицерского корпуса только началась, то социальная уже шла полным ходом в силу обстоятельств войны. Некомплект офицеров еще накануне ее[733], их значительная и быстрая убыль в ходе боев[734], а также необходимость общего увеличения численности офицерского корпуса, вызванная войной[735], вынудили царское правительство шире привлекать в ряды войсковых командиров выходцев из буржуазных, разночинских, мелкобуржуазных слоев, что неминуемо вело к резкому уменьшению представителей дворянства в офицерской среде[736]. К осени 1917 г. в пехотных полках кадровые офицеры составляли только 4 % всех командиров, остальные 96 % были офицерами военного времени, т. е. мобилизованными в армию гражданскими лицами и произведенными в офицерский чин солдатами, отличившимися в боях. До 80 % прапорщиков уже были по происхождению крестьянами и лишь 4 % – дворянами[737].

Таким образом, реформирование вооруженных сил шло в русле объективного процесса их изменения. Оно ускорило последний и многократно расширило рамки его проведения. Для того чтобы изменения стали необратимыми, в них появилось еще одно революционное новшество в лице института военных комиссаров и политических органов. Как элемент и инструмент социальной модернизации в условиях постмонархических преобразований структур власти в России он воплотил в себе потребность государства в органе прямого контроля за одним из своих столпов – армией. Эта потребность обозначилась еще в предшествующие годы Первой мировой войны, свидетельствуя о разбалансировке государственного организма. Достаточно вспомнить о проекте 1915 г. об учреждении в Ставке Верховного Главнокомандующего должности правительственного комиссара для контроля за деятельностью военных[738]. За восемь месяцев своего существования от Февральской до Октябрьской революции комиссариат, учрежденный в войсках, успел пройти несколько этапов развития: 1) в феврале – апреле 1917 г. практиковалось командирование в части представителей высших органов власти с разовыми поручениями в основном агитационно-пропагандистского характера; 2) в конце апреля – июне 1917 г. существовал институт представителей (комиссаров) Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов в армии[739]; 3) в июле – ноябре 1917 г. военкомы находились под полной юрисдикцией Временного правительства и являлись правительственными комиссарами[740].

Конкретными задачами, решить которые были призваны военкомы, были пресечение в армии попыток контрреволюции, восстановление воинской дисциплины путем возрождения уставных взаимоотношений между солдатами и