Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

необходимые дипломатические визы, предупредительно нам предоставленные. Формально дипломатическая сторона нас не задержала, как только всё остальное было готово, формальности с дипломатическими паспортами и визами были выполнены в течение одних суток.

Б.А. Бахметьеву было написано длиннейшее послание, опять-таки составленное мною, касательно целей делегации — вопрос щекотливый ввиду выше разъяснённых особенностей личного отношения к Бахметьеву военных деникинских кругов. В Париж С.Д. Сазонову была отправлена телеграмма с полным перечнем членов делегации, причём отмечалось, что представителем дипломатического ведомства являюсь я и, следовательно, мне поручаются все дипломатические сношения по поводу делегации. Таким образом, и Сазонов, и Бахметьев были поставлены в известность о нашей делегации. Парижу также поручалось телеграфно известить Бахметьева о нашем отъезде в Америку. Письмо Нератова должен был передать Гронский по приезде на место.

Героизм и кровожадность деникинцев

Накануне отъезда я целый день провёл в Таганроге в дипломатической канцелярии, где после окончания всех формальностей остался обедать, причём, естественно, было о чём поговорить, так как по сравнению с моим приездом в первый раз положение Добровольческой армии, а следовательно, и всего белого движения коренным образом изменилось. Если в мой первый приезд Нератов не хотел пускать меня в Америку под тем предлогом, что я буду необходим ему в Москве, где ему придётся развернуть Министерство иностранных дел, то теперь такие речи были уже невозможны: начался роковой отход деникинских войск, закончившийся позже катастрофой Добровольческой армии, настроение было подавленное, но никоим образом не безнадёжное.

Когда один из чиновников дипломатической канцелярии, Чекмарев — человек, в общем, сумбурный и мало пригодный для настоящей повседневной работы, но отличавшийся подчас гениальной проницательностью, заявил, что держит пари на дюжину шампанского, что на Рождество (разговор был 9 декабря по ст. ст.) дипломатической канцелярии уже не будет в Таганроге, то его подняли на смех и все как один согласились на пари, не подозревая, что 22 декабря начнётся эвакуация правительственных учреждений из Таганрога.

Конечно, в суматохе, царившей на рождественских святках 1919 г., никто не вспомнил об этом пророческом пари, не до того было. Сам Чекмарев лежал в сыпном тифу, та же участь постигла и меня и кое-кого из чинов дипломатической канцелярии, остальные находились в самом ужасном состоянии, легко вообразимом в эти памятные всем тяжёлые дни. Но, как я сказал, настроение тогда, при моём последнем посещении Таганрога 9 декабря 1919 г., у всей дипломатической канцелярии было неплохое, несмотря на события исключительной важности на фронте; царила уверенность, что Добровольческая армия справится с этими временными неудачами и положение снова выправится.

Вспоминали, как в июле, в период самых крупных успехов, Ставка Деникина в Таганроге чуть не была взята махновскими отрядами, подошедшими на расстояние 25 вёрст к Таганрогу. Вспоминали вообще всю зигзагообразую линию военных успехов и неудач Добровольческой армии и верили, что и теперь это только очередное испытание судьбы. Психологически многим раньше казалось невероятным, что горсточка людей, какой, в сущности, являлось офицерство, составлявшее не только ядро, но и душу Добровольческой армии, могла, захватив Орёл, угрожать Москве.

Нератов сетовал, что я уезжаю в декабре, а не в сентябре, как предполагалось. Но он знал причину непозволительного промедления посылки американской делегации. Я мог только сказать, что не моя это вина. Татищев при общем смехе заметил: «Не ваша, а Энгельгардта» — и тут же спросил, правда ли, что Энгельгардт просился в помощники к Гронскому. Получив утвердительный ответ, он стал громко возмущаться ОСВАГом, сказав, что это ахиллесова пята Добровольческой армии.

Тогда другой наш чиновник — директор управления личного состава Губарь напомнил высказывание Хомякова об Австрии, у которой-де ахиллесова пята на всём теле. То же можно было сказать и про Добровольческую армию. Нам всем было ясно, что, несмотря на чудеса храбрости, совершавшиеся на фронте, весь тыл и большая часть фронта находились в состоянии полного морального разложения, при котором нельзя было дальше продолжать войну за освобождение России от «мирового зла», ибо это «мировое зло» ни в коей мере не было чуждо самой Добровольческой армии.

Мне самому не пришлось быть на фронте, но когда я в начале мая 1919 г. пробирался из Екатеринослава в Севастополь с моим больным родственником, то на станции Синельниково был свидетелем ночного разговора двух большевиков — комиссаров красноармейских полков. Один уезжал из Москвы, другой уезжал в Москву, и они, не стесняясь присутствия случайных соседей, за столом в буфете обменивались своими впечатлениями. «Как дерутся наши?» — спрашивал проезжающий. «Неровно — то хорошо, то из рук вон плохо, в общем — неважно». — «А белые?» — «Белые солдаты — так же, как наши, неровно, офицеры — как львы». Эта характеристика врезалась мне в память, и, действительно, я имел много случаев убедиться, что молодые офицеры проявляли героизм, достойный увековечения.

Один из моих ближайших родственников, Н.Н. Карлинский, бывший паж, преображенский офицер, с бездействующей рукой, раненной ещё в мировую войну, не только проделал все походы с Добровольческой армией, но заболел особой болезнью от систематического питания пшеничными колосьями, так как хлеба крестьяне не давали, а на офицерское жалованье купить его в нужном количестве было невозможно. Болезнь выражалась в нарывах на шее и в горле. Этому офицеру приходилось делать операцию за операцией на горле, и он тотчас же после операции с повязками на шее и высокой температурой стремился на фронт.

Другой мой знакомый герой — сын писателя Е.Н. Чирикова, студент Е.Е. Чириков попал при отходе белых в плен к красным. Он лежал в госпитале с лёгкой раной в бедре, красные ворвались в госпиталь и прикладом раздробили ему бедро, так что ему пришлось отнять всю ногу. В Ростове этот мученик раздобыл себе протез и, несмотря на уговоры родных, отправился на броневике на фронт перед эвакуацией Ростова. Судьба занесла его потом через Кавказ в Туркестан и Закаспийскую область. Ему пришлось нищенствовать и со страшными усилиями почти через год удалось попасть назад в Ростов, а потом выбраться за границу.

Таких ветеранов-инвалидов среди офицерской молодёжи было бесконечное множество. Но наряду с этими героями были и другие. Мне приходилось несколько раз добираться из Ростова в Таганрог и обратно в пассажирских вагонах, а не в правительственном, где была избранная публика. Однажды на таком перегоне я попал в компанию молодых офицеров, возвращавшихся с фронта на побывку в Ростов. Это были те самые офицеры, которые взяли Орёл. То, чего я наслушался за два с половиной часа, пока мы ехали, превосходит по своей фантастичности и красочности всё, что мне пришлось когда-либо, до или