Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

о снисхождении, так как уже с давних пор я целиком посвятил себя лишь авторскому творчеству. Никакого подарка» и т. д.

Полагаете ли Вы, что это получится лучше в форме прошения на имя императрицы, и т. д.? Или доложить сперва Нарышкину в качестве ходатайства: «Когда бы мне могло выпасть счастье написать для Ее Величества нечто такое, что более всего отвечало ее вкусу или склонностям…»

Нижняя часть второго листа автографа оказалась кем-то отрезанной, и потому окончание письма остается неизвестным. Текст этот вызывает множество вопросов. Кто в итоге был адресатом? Написал ли Бетховен князю Нарышкину или обратился к самой Елизавете Алексеевне? Из текста черновика явствует, что полонез ей был передан через Нарышкина, однако тот вскоре заболел, и было непонятно, когда он выздоровеет.

Состоялась ли предполагаемая аудиенция у императрицы, во время которой Бетховен, возможно, играл перед ней на рояле? Последовал ли, невзирая на ясно выраженное бескорыстие композитора, какой-либо подарок ему со стороны Елизаветы Алексеевны?

Упомянутый в письме князь Александр Львович Нарышкин (1760–1826) сопровождал императрицу в ее заграничной поездке в качестве оберкамергера[418]. Нарышкин, известный эпикуреец, острослов и бонвиван, был страстным театралом и с 1799 до 1819 года занимал пост директора Императорских театров. Любил он и музыку, содержа у себя в Петербурге модную дорогостоящую диковинку – роговой оркестр.

Нарышкин был родственником семьи Разумовских по линии своей матери, Марины Осиповны (племянницы Кирилла Григорьевича), поэтому самым естественным ходом со стороны Бетховена было бы прибегнуть к посредничеству Андрея Кирилловича. Однако обращение «дорогой друг» вместо подобающего «ваше сиятельство» совершенно исключает эту гипотезу.

Некоторые вопросы могли бы быть прояснены, если бы в архивах императрицы обнаружилась чистовая копия ходатайства Бетховена, написанная рукой его доверенного лица и подписанная композитором, – на таком документе должна была бы стоять дата, а графологи могли бы по почерку определить личность писавшего. Но увы, никаких следов такого документа выявить не удалось[419].

В старых зарубежных публикациях письма, осуществленных Риманом (в TDR III), Дональдом МакАрдлем и Людвигом Мишем (на английском языке в 1967 году), предполагалось, что адресатом мог быть давний друг Бетховена, барон Николаус Цмескаль фон Домановец. Однако Цмескаль не имел связей в высших придворных кругах и не был вхож в свиту русской императрицы, к тому же Бетховен обычно обращался к нему в весьма неформальной манере. По мнению других исследователей, в частности Эмили Андерсон, просьба Бетховена могла быть обращена к камергеру эрцгерцога Рудольфа, барону Йозефу фон Швейгеру. Но не совсем ясно, какая связь могла существовать между Швейгером и русским двором. Адресата ведь просили не только помочь изложить текст письма в соответствии с этикетом, но и дать советы относительно уместности обращения к тому или иному лицу. Для этого нужно было хорошо представлять себе свиту Елизаветы Алексеевны и расстановку сил внутри этого круга.

В новом боннском собрании писем Бетховена конкретные гипотезы по поводу личности адресата отсутствуют. Натан Львович Фишман предполагал, что письмо могло быть направлено доктору Йозефу Бертолини (1784–1861), лечащему врачу Бетховена в тот период и одному из его конфидентов. Согласно воспоминаниям доктора, записанным Отто Яном, именно Бертолини настоял на том, чтобы Бетховен сочинил полонез для императрицы Елизаветы Алексеевны[420]. К огромной досаде историков, Бертолини, будучи чрезвычайно щепетильным человеком, перед своей смертью уничтожил письма, которые ранее получал от Бетховена, поскольку в них содержалась конфиденциальная информация, которую доктор не считал возможным никоим образом разглашать. Так что и эта нить завершается обрывом в неизвестность, хотя именно Бертолини был прямым свидетелем, а может быть, и участником событий.

Позволю себе высказать еще одно предположение о личности возможного адресата процитированного письма. Думается, им мог бы быть граф Мориц фон Дитрихштейн (1775–1864), приятель Бетховена, военный и дипломат, но также хороший пианист и композитор-любитель, который в то время имел непосредственный доступ к августейшим участникам Венского конгресса. Обер-гофмейстером Елизаветы Алексеевны с австрийской стороны, назначенным императором Францем на время ее пребывания в Вене, был граф Йозеф фон Дитрихштейн (1767–1854), старший брат графа Морица, а сам граф Мориц получил пост камергера короля Дании Фредерика VI[421]. Дружеские отношения Бетховена с графом Морицем сложились еще в 1807–1808 годах, и, хотя по-настоящему тесными никогда не были, они сохранялись вплоть до поздних лет жизни композитора, когда Дитрихштейн пытался хлопотать о назначении Бетховена придворным композитором церковной музыки взамен умершего в 1825 году Тайбера. Мог ли Бетховен обратиться к Морицу фон Дитрихштейну как к «дорогому» (или «уважаемому») другу? В одном из писем предшествующих лет присутствует обращение «Любезный граф», в двух других обращения вовсе нет. Зато в тексте письма от осени 1811 года дважды встречается выражение «дорогой мой», что говорит о непринужденности их взаимоотношений[422].

Архивные источники свидетельствуют о том, что именно Йозефу фон Дитрихштейну, брату графа Морица, императрица неоднократно поручала передавать ценные подарки от нее различным артистам и поэтам, преподносившим ей свои произведения. Приведем несколько примеров:

– Золотая табакерка без эмали (цена – 25 рублей) была подарена 5 (17) ноября 1814 года при посредничестве графа Дитрихштейна «капельмейстеру Гугельману» (вероятно, подразумевался венский композитор Йозеф Хугельман или Хюгельман, 1768–1839) за музыкальное сочинение, преподнесенное им императрице[423].

– Золотая табакерка с эмалью (цена – 35 рублей) была подарена при посредничестве графа Дитрихштейна 26 января (7 февраля) 1815 года неназванному поэту за стихотворение, преподнесенное императрице[424].

– Золотая табакерка без эмали (цена – 25 рублей) была подарена при посредничестве графа Дитрихштейна 24 февраля (6 марта) 1815 года капельмейстеру Гуммелю за некую музыкальную композицию, преподнесенную императрице[425].

Не все подобные платежи осуществлялись через графа Дитрихштейна. Некоторые поручались графу Морицу фон Фрису, влиятельному банкиру, другому давнему знакомому Бетховена и одному из его меценатов[426]. Но, хотя Фрису посвящено четыре крупных произведения Бетховена (скрипичные сонаты ор. 23 и 24, Квинтет ор. 29, Седьмая симфония ор. 92), отношения между ними не были особенно доверительными.

Таким образом, обычное вознаграждение, которым императрица жаловала артистов и поэтов за их сочинения, созданные в ее честь, чаще всего выражалось не в денежных суммах, а в ценных подарках, которые заранее закупались именно с этой целью и носили вполне традиционный характер. Это могли быть золотые табакерки разной стоимости либо перстни с драгоценными камнями. Следовательно, просьба Бетховена о том, чтобы посвящение им Полонеза ор. 89 императрице было принято как бескорыстный дар, вряд ли могла встретить полное понимание: обычай, этикет, высочайшее положение и собственные представления о долге перед окружающими вменяли Елизавете Алексеевне обязательно отблагодарить любого артиста за